Сборник повестей. Книги 1-12 - Юджин Пеппероу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как видите, улики против мистера Стентона слишком бесспорны, чтобы их можно было опровергнуть. Сегодня утром окружной прокурор Нью-Йорка предъявил мистеру Стентону обвинение в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.
В случае признания Дейва Стентона виновным его ждет, без сомнения, электрический стул".
Стив дочитал статью и поднял глаза. Напротив него, развалившись в кресле, с газетой в руках сидел Брет Гартфилд, внимательно рассматривая портрет Патриции Стентон. Потом он аккуратно положил газету на столик и сказал сожалеющим тоном:
— Этот бедняга Стентон выбрал неудачное время для убийства своей жены, ведь приближаются выборы и судьи постараются доказать, что не даром едят хлеб налогоплательщиков, да и окружной прокурор Адамс, уж будьте уверены, постарается, чтобы этот судебный процесс прогремел на всю страну. После того, как его несколько месяцев назад уличили в связях с мафией, этот процесс для него — единственный шанс доказать свою строгость и неподкупность, да еще перед самыми выборами.
Нет, у него, как бишь его, ага — Стентона, нет ни малейшего шанса выбраться живым из этой передряги.
Гартфилд помолчал, потом, поглядев Стиву прямо в глаза, ровным голосом произнес:
— Во всяком случае, смерть на электрическом стуле никак нельзя назвать последовавшей вследствие чьего-либо преступного умысла. Не правда ли?
СТОПРОЦЕНТНЫЙ АМЕРИКАНЕЦ
"…"Россия? Ну что ж, страна как страна, не хуже многих других. У нее есть, правда, очень крупный недостаток-она непохожа на Америку."
Из частной беседы сенатора М. Хоффа
Начало этой истории положил много лет назад Исаак Гобровский, ставший на следующий день после прибытия в Америку Айзеком и "потерявший" последнюю букву свое" фамилии.
Айзек Гобровски, хоть и не избавился до конца жизни от сильного акцента и манеры жестикулировать при разговоре, тем не менее очень легко акклиматизировался в Нью-Йорке, куда он прибыл из Одессы в 1916 году с тремя рублями в кармане, годовалой дочерью и чахоточной беременной женой, родившей ему здорового крикливого младенца через два месяца после приезда в США.
Новорожденный был наречен Робертом и зарегистрирован в нью-йоркской мерии, став таким образом по месту рождения полноправным гражданином Соединенных Штатов Америки. Его отец очень гордился этим фактом и уверял своих соседей по дому, что "мальчик обязательно станет президентом этой великой страны, или я ничего не понимаю в детях". Мать малыша умерла от туберкулеза через восемь месяцев после его рождения, так и не научившись говорить по-английски, проклиная до последней минуты день, когда она села на пароход, увозивший ее от Родины.
Для самого Исаака "родина" не была таким конкретным понятием, как для его несчастной жены. В ежедневной спешке и суете, вечной погоне за призрачным, ускользающим, как горизонт, завтрашним днем ему некогда было задумываться над этим. Да и где она — Родина? В чужой, презирающей его, зачастую враждебной России, обрекавшей на бесправное, полунищенское существование или на полумифической земле предков — Палестине, где он был никому не нужен и где его никто не ждал? А может быть, Родина там, где само существование его и детей не будет зависеть от всех и каждого, а, наоборот, — все эти другие будут зависеть от него, простого бедного еврея с Молдаванки? Бедного!? Нет, вот именно, что не бедного! Только большие деньги, богатство могли дать Исааку независимость, власть над людьми и уважение к нему, а значит, и уважение к самому себе. И в погоне за деньгами он сорвал с места свою кроткую, больную жену, ждущую третьего ребенка, простился с плачущими родителями и отплыл "палубным" классом на "Генерале Гранте" в такую далекую, пугающую, но сулящую золотые горы предприимчивому человеку Америку.
За неделю до отплытия случилось несчастье: тяжело заболела одна из двойняшек Гобровских-Соня. Она родилась на полчаса позже своей сестры Дины и была слабее той. За год она дважды переболела воспалением легких и вот теперь опять! Врач, вызванный к девочке за три дня до отплытия, категорически заявил, что ребенок не перенесет дорогу, особенно на палубе. Ревекка валялась в ногах мужа, умоляла отложить отъезд, не губить дочь, но в глазах Исаака тлело желтое безумие. Если что-то и могло остановить его на пути к Америке, то только смерть. Его собственная смерть, но не дочери или жены.
Через три дня, оставив медленно угасающую Соню на руках своих стариков-родителей, Исаак Гобровский поднялся по трапу громадного парохода, толкая перед собой рыдающую Ревекку со старшей дочерью на руках. Он обещал родителям, что через год, если Соня выживет, приедет за ней, но, хотя Соня и выжила, судьба рассудила иначе. Грянула Февральская революция, за ней Октябрьская, следом, почти неизбежная спутница революций-гражданская война.
В Одессу вошли оккупационные войска союзников. Вся нечисть, запрятавшаяся было в щели после Октября, вылезла на улицы города. Махровым цветом расцвела спекуляция валютой, наркотиками, открылись публичные Дома и частные кабинеты венерологов. По ночам, несмотря на комендантский час, было неспокойно, участились грабежи. Вновь развернули знамена "Союз русского народа", "Союз Михаила Архангела" и другие черносотенные организации. В городе начались еврейские погромы. Во время одного, особенно жестокого, погибли старики Гобровские, но маленькую Соню спасли и позже удочерили бездетные соседи Гобровских, портовый слесарь Иван Вахромеев с женой. В 1923 году они переехали в Москву, и след Сони Гобровской окончательно затерялся, тем более, что и возможности для ее поисков в первые годы жизни в Новом Свете были у ее отца ограничены. Как ни странно, он не погиб на чужбине от голода, как предрекали ему его родители.
Привыкший в Одессе экономить каждый грош и не брезговавший даже самым сомнительным делом, если оно сулило прибыль, в Америке Айзек быстро пошел в гору. Уже через год после прибытия в Нью-Йорк, Айзек вошел в доверие к главе местной еврейской общины и стал ответственным за размещение и трудоустройство прибывавших из Европы эмигрантов-евреев.
Очень скоро оказалось, что для прошедших унизительный санитарный и таможенный досмотр переселенцев нет в Америке более важного и необходимого человека, чем Айзек Гобровски. Знакомый чуть ли не со всеми чиновниками иммиграционной службы в порту, покрикивающий на измученных женщин с детьми и стариков, не выпускавших из рук узлов со своими жалкими пожитками, Айзек умел быть внимательным и обходительным с теми, у кого, судя по виду, могли быть приличные деньги или ценности. Умело перемешивая правду с ложью, пугая измученных тяжелой дорогой людей якобы
