Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Помимо этого, религиозный вопрос остается. В этом вопросе известные таинственные стороны, почти грозные, — да будет нам позволено взглянуть на них прямо.

IV.

Монастырь с точки зрения принципов

Люди соединяются и живут сообща. В силу какого права? В силу права объединения.

Они запираются у себя. В силу какого права? В силу права каждого человека отворять или запирать свою дверь.

Они не выходят из четырех стен. По какому праву? По праву свободного передвижения, включающего также право оставаться у себя дома. Но там, дома, что они делают?

Они говорят тихим голосом, не поднимая глаз, трудятся. Они отрекаются от мира, от городов, чувственных наслаждений, удовольствий, суетности, гордыни и корысти. Они облекаются в грубую шерсть или холст. Ни один из них не владеет никакой собственностью. Поступая в монастырь, кто был богат, становится бедным. Что он имел, отдается всем. Кто был благородным дворянином, вельможей, становится равным тому, кто был простым крестьянином. Келья уравнивает всех. Все имеют одинаковую тонзуру, носят одинаковые рясы, едят один и тот же черный хлеб, спят на той же соломе, умирают на том же пепле. Одинаковый мешок за спиной, одна и та же веревка вокруг пояса. Если устав требует ходить босиком — все ходят босиком. Среди них может встретиться принц, но и он такая же тень, как и все. Нет более титулов. Даже фамилии исчезают. Остаются одни имена, данные при крещении. Они отторгаются от мирской семьи, создают в своей общине семью духовную. Их родственники — все люди. Они помогают бедным, ухаживают за недужными. Они избирают из своей среды тех, кому безоговорочно повинуются. Они говорят друг другу: «Брат мой».

Вы, пожалуй, остановите меня и скажете: «Но ведь это идеальный монастырь».

Достаточно, чтобы это был возможный вариант, и в таком случае я должен принять его в расчет.

Вот почему в предыдущих главах я говорил об одной обители в почтительном тоне. Отстранив Средние века, отстранив Азию, оставив в стороне исторический и политический вопрос, с точки зрения чистой философии, и условившись, что пострижение было вполне добровольное, я всегда готов относиться к монастырской общине серьезно и в некоторых отношениях с уступчивостью. Там, где община, там и коммуна; а там, где коммуна, там право. Монастырь продукт формулы: равенство, братство. О, как велика свобода! Какое великолепное преображение! Достаточно одной свободы, чтобы превратить монастырь в республику.

Продолжаем.

Эти мужчины или женщины запираются в четырех стенах, облекаются в грубые одежды, они все равны между собой, называют друг друга братьями или сестрами — прекрасно; но делают ли они еще что-нибудь?

Да.

Что именно?

Они устремляют взор во мрак, становятся на колени, складывают руки. Что же это значит?

V.

Молитва

Они молятся.

Кому?

Богу.

Молиться Богу, что значит это слово?

Есть ли бесконечность вне нас самих? И есть ли эта бесконечность постоянная, нескончаемая, необходимо предметная, — так как она бесконечность, и если бы ей недоставало материи, она была бы этим ограничена, — необходимо разумная, потому что она бесконечна, и если бы ей не хватало разума, она тут бы и кончалась?

Не есть ли это абсолютное, по отношению к которому мы являемся относительным?

И в то же время как существует бесконечность вне нас, нет ли бесконечности в нас самих? Эти две бесконечности (какое страшное множественное число) не противопоставляются ли друг другу? Не есть ли вторая бесконечность, так сказать, зеркало, отражение, эхо — бездна, отражающая другую бездну. Эта вторая бесконечность не такая ли же разумная? Мыслит она, любит, желает? Если обе бесконечности разумны, у каждой есть принцип воли и как в высшей, так и в низшей есть личное я. Это я в низшей — душа, а в высшей — Бог.

Мысленно ставить в соприкосновение бесконечность низшую с бесконечностью высшей — значит молиться.

Ничего не будем отнимать у человеческого ума; уничтожать нехорошо. Надо преобразовывать и улучшать. Некоторые способности человека направлены к неведомому. Неведомое — океан. Что такое совесть? Это компас среди неведомого. Мысль, созерцание, молитва — это великие лучи тайны. Надо уважать их. Куда идут эти грандиозные радиусы души? К тени, то есть к свету.

Величие демократии в том и заключается, что она ничего не отрицает, ничего не отвергает. Наряду с правами человека стоят права души.

Подавлять фанатизм и глубоко чтить бесконечное Существо — вот закон. Не будем ограничиваться тем, что падем ниц перед древом творения и будем созерцать его бесконечную ветвистость, полную звезд. У нас есть долг: работать над душой человеческой, предохранять тайну от чудес, обожать непонятное и отвергать нелепое, допускать в области необъяснимого лишь необходимое, оздоровлять верования, освобождать религию от предрассудков, обнять Бога.

VI.

Абсолютное достоинство молитвы

Что касается способов молиться, все они хороши, лишь бы были искренни. Бросьте вашу молитвенную книгу и обратитесь к бесконечности.

Знаем, что есть философия, отрицающая бесконечность. Есть также философия, род болезни, отрицающая солнце; эта философия называется слепотой.

Возводить чувство, которого нам не хватает, в источник истины — прекрасное доказательство для слепого.

Любопытны эти горделивые снисходящие замашки, которые усваивает эта слепая философия, по отношению к той, которая видит и познает Бога. Точно крот, восклицающий: «Как они жалки со своим солнцем!»

Есть, как нам известно, знаменитые могучие атеисты. Они, в глубине души обращенные к истине, в силу их собственной мощи, не вполне уверены, что они атеисты; и что касается их, то это только вопрос терминологии; во всяком случае, если они не верят в Бога, то величие их ума подтверждает существование Бога.

Мы поклоняемся в них философам, в то же время осуждая их философию.

Продолжаем.

Достойна также удивления эта легкость, с которой многие отделываются словами. Одна метафизическая школа севера, слегка туманная, вообразила, что производит целый переворот в людских понятиях, заменив слово «сила» словом «воля».

Говорить: растение хочет, вместо — растение произрастает — было бы действительно очень плодотворно, если бы прибавили: вселенная хочет. Почему? Потому что из этого выходит следующее: если у растения — воля, следовательно, у него есть личное я; у вселенной воля — значит, в ней есть Бог.

Что касается нас, мы, однако, в противоположность этой школе, ничего не отвергаем a priori, нам кажется, что гораздо труднее допустить волю в растении, чем волю во вселенной, отрицаемую этой школой.

Отрицать волю бесконечности, то есть Бога, можно только при условии отрицания бесконечности, — мы это доказали.

Отрицание бесконечности ведет прямо к нигилизму. Все становится «концепцией разума».

С нигилизмом невозможен всякий спор, ибо логический нигилизм сомневается в существовании своего собеседника и не совсем уверен в своем собственном существовании.

С его точки зрения возможно, что он есть сам по себе не более как «концепция своего разума».

Но он не замечает, что все, что он отрицал, им же признается в массе только одним произнесением слова: разум.

В сумме никакой путь для мысли не открыт философией, которая все сводит к слову: нет.

На нет есть один только ответ: да.

Нигилизм без будущности.

Нет бездны. Нуль не существует. Все представляет собой что-нибудь. Ничто и есть ничто.

Человек живет утверждением еще больше, чем хлебом. Видеть и показывать, этого даже недостаточно. Философия должна быть энергией; она должна иметь целью и действием совершенствование человека. Сократ должен воплотиться в Адама и произвести Марка Аврелия; другими словами, заставить из человека, преданного блаженству, выйти человека мудрости. Превратить Эдем* в ликей* Аристотеля. Наслаждаться — какая жалкая цель и какое вздорное стремление! И животное наслаждается. Мыслить — вот истинное торжество души. Предлагать Мысль для утоления жажды человека, давать им всем в виде эликсира Познание Бога, братски соединять в них совесть со знанием, делать их справедливыми посредством этого таинственного союза — таково назначение истинной философии. Нравственность — это расцвет истин. Созерцание ведет к действию. Безусловное должно быть практично. Надо, чтобы идеал сроднился со всеми потребностями ума человеческого. Именно идеал имеет право сказать:

— Примите, ядите: сие есть тело Мое, сия есть кровь Моя.

Мудрость есть святое причастие. При этом условии она перестает быть бесплодной любовью к науке, становится высоким способом единения людей и из философии превращается в религию.