Весь Роберт Шекли в двух томах. Том 1. Рассказы и повести - Роберт Шекли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он слышал разговор Эсфири и Моисея. Что-то о старых приятелях Моисея из кафешки на Восточном Бродвее — они, мол, беспокоятся о его судьбе: кто-то из них вычитал в «Нью-Йорк пост», что Моисей собрался лечь на операцию по трансплантации тела — мол, он, Моисей, собрался продать своё тело. Мол, он, Моисей, заявил, что Бога постигла неудача, коммунизм постигла неудача, а теперь и капитализм также постигла неудача, и ему, Моисею, мол, нет смысла больше всё это выносить. Он, Моисей, мол, собрался воплотить в жизнь еврейскую поговорку: «Если бы богач мог заплатить бедному, чтобы тот умер вместо него, бедный прожил бы свой век припеваючи».
— Так как получилось, что ты всё ещё жив? — поинтересовалась Эсфирь.
Ричи собрал все свои мысленные силы и гаркнул:
— А он и не должен был.
— Не поняла. Что ты сказал?
— Операция оказалась неудачной, — пояснил Ричи. — Трансплантацию осуществили, но от Моисея не избавились. Тело должно было принадлежать исключительно мне. А он, чёрт возьми, всё ещё здесь!
Глаза Эсфири полезли на лоб. Она глубоко вдохнула, потом выдохнула и попыталась взять себя в руки.
— Приятно познакомиться, мистер…
— Каслмен, Ричи Каслмен. А вы?..
— Миссис Казорни, Эсфирь Казорни. — Она нахмурилась, будто хотела сказать: «Поверить не могу!»; затем робко спросила: — Мойша, ты всё ещё здесь где-то?
— Конечно я здесь. Где мне ещё быть?
Ричи отметил, что голос Грелича звучал более уверенно, чем его собственный, более ярко и эмоционально. Фразы Моисея были наполнены всем спектром низких и высоких звуков и полным диапазоном громкости.
— Да, Эсфирь, — тем временем продолжал Грелич, — по милости судьбы я всё ещё здесь. Эти клуцы[103] из компании даже не смогли убить несчастного еврея, хотя Гитлер неоднократно показывал, как это делается. Мы, Эсфирь, живём во времена расцвета цивилизации гоев, так сказать, в её апофеозе. У руля стоят олухи и демонстрируют нам, что значит «облажаться», уж прости за грубое словечко.
Эсфирь махнула рукой — дескать, пустяки. Она вгляделась в лицо мужчины и шёпотом спросила:
— Мойша!
— Да здесь я, здесь, — проворчал Моисей. — Где ещё мне быть?
— А этот парень, что живёт в твоём теле, он наш?
— Атеист я! — вскричал Ричи. — Убеждённый, чистокровный атеист.
— О, сечёшь фишку? — сказал Моисей. — Атеизм — первый шаг на пути к иудаизму.
— Ни за что на свете! — воскликнул Ричи.
— А какого толка атеизма ты придерживаешься?
— А что, у атеизма есть ещё и толки?
— Минимум два: интеллектуальный и инстинктивный.
— Ага!
— Что «ага»?
— Ты только что сам подтвердил мою любимую идею. Евреи никогда не бывают инстинктивными атеистами. Евреи, даже самые глупые, рождаются с сомнениями в мозгах и готовы спорить по любому поводу. Поэтому все евреи — интеллектуалы. И если уж еврей решится на самоубийство, то не раньше, чем поспорит об этом сам с собой, долго и взвешенно, и примет во внимание Божье мнение о суициде.
В дверь позвонили снова. Грелич открыл.
— Соломончик! — восторженно воскликнул он, обнаружив за дверью высокого чернокожего человека. — Соломон Гранди, эфиопский еврей, — пояснил он Ричи.
— Мойша, ты меня слышишь? — спросил Соломон.
— Конечно-конечно, я тебя слышу, Соломончик. Ну и что ты мне хочешь поведать? Что-нибудь из твоих афрохасидских псевдонаучных бредней?
— Я пришёл просто как друг, — ответствовал Соломон.
— Очень, очень мило, — хмыкнул Грелич. — Убийца возвращается, чтобы поглумиться над трупом жертвы.
— Не вполне понял, — сказал Соломон.
— А что тут понимать? Где ты был, когда я нуждался в друге? Где ты был, когда я собрался покончить с собой?
— Покончить с собой? На труп ты не похож, Мойша.
— Я честно пытался. И всё ещё жив по чистой случайности.
— Так каждый может сказать. А можно сказать иначе: так называемая случайность никогда не случалась.
— Софистика! — вскричал Грелич.
Соломон задумался, потом кивнул:
— Согласен. В самом деле, я никогда не был тебе хорошим другом. Точнее, не оказался тебе хорошим другом, когда это было тебе нужно.
— Ничего не хочу знать, — сказал Грелич, уловив тенденцию в поведении Соломона.
— Мы оба ответственны за то, что с тобой стряслось, — говорил Соломон. — Ты сам себя избрал жертвой, а я стал убийцей поневоле. Вместе мы и оборвали твою жизнь. Но мы оба просчитались в отношении Бога.
— С чего ты взял? — вопросил Грелич.
— Мы полагали, что можем воплотить в реальность Великое Ничто Смерти. Но Господь ответствовал нам: «Не так всё должно быть». И Он даровал нам обоим жизнь, дабы мы терзались содеянным и не могли от этого спастись.
— Бог никогда бы так не сделал, — ответил Грелич. — Ну, если бы Он существовал.
— Бог существует.
— И на каких основаниях Он бы сделал то, что, по-твоему, сделал с нами?
— Ему не нужны никакие основания. Он не зависит от собственных решений. Он может делать всё, что захочет, с кем угодно и когда угодно. На этот раз он решил наказать тебя. Ты сам виноват. Бог никогда не говорил тебе, что самоубийство угодно Ему.
Ричи понравился ход разговора. Ему хвалилось (термин, к которому Ричи ещё предстоит привыкнуть) наблюдать, как агрессивный интеллектуал Грелич огребает по самое не могу от Соломона, который вещает, как религиозный проповедник, и знает толк в теологических спорах. Однако неожиданно Ричи осознал, что разговор Грелич полностью взял на себя, а
