Ледобой - Азамат Козаев

– Все. Одевайся. Озябнешь.

Тихий, рокочущий голос вернул меня из грез. Я открыла глаза. Бледнеющее небо, черное море, белая пена у самых ног. Моя жизнь и наша дорога на востоке. И, кажется, впервые у меня с мужем появилось что-то общее, одно на двоих. Молча оделась, молча пошла за Сивым. Ишь ты, холодные глаза, горячая кровь и зычный, песенный голосище! Смотрела ему в спину и не могла отделаться от наваждения… так же горяч был Грюй, так же замирало внутри от его голоса. Тряхнула головой, прогоняя пустые грезы. Впереди шел всего-навсего сухой человек со страшным лицом и неровно стрижеными волосами.

А заполдень ко мне подсел Тычок и озорно толкнул локтем. Я не питала к старику неприязни. Ну, дед как дед, озорной, балагур, шутейник. Все казалось – если бы окружающие понимали все правильно, этот старый пройдоха до сих пор подкрадывался к девкам сзади и смеха ради задирал подолы.

– Куда наши стопы лягут? В какую сторону?

– А Сивый не рассказал?

– Одно и то же двое всегда по-разному рассказывают. Давай, давай зеленоглазая, не молчи.

И приготовился слушать. Даже локти на колени положил, щеки подпер.

Я усмехнулась.

– А лягут наши стопы на восток. Дорожка будет усыпана шипами, и станем идти вперед, пока боги не ткнут носом – тут!

Старик молчал, молчал, а потом брякнул ни к селу, ни к городу.

– А славные детки у вас пойдут! Глазки синие с прозеленью, а от млечного духа мне старому аж нос прошибет!

Кому нос, а меня пот прошиб от наглости Тычка! Вдохнуть забыла.

– Да ты не робей, вон даже в краску вошла. Пустое. И станешь за Безродом, как за каменной стеной. Цветами изойдешь, ровно яблонька по весне.

– Твоими бы устами да мед пить. – Усмехнулась.

Ну что мне со старого балагура взять?

Прошло время, и я окончательно встала на ноги. Затянулась рана на груди, налезла новая кожа, розовая, нежная, маленько отросли волосы. Даже косичку кой-какую заплела. И все так же заботила себя воинским делом, возвращала силу и оттачивала сноровку. Как-то вечером Гарька-коровища вышла по нужде, увидела мои старания, усмехнулась и прошла мимо. Однажды я и сама приметила краем глаза, как внимательно Сивый наблюдал за мной, стоя в заугольной темени. Ничего не сказал, только ухмыльнулся.

Безрод и сам не знал, на какой земле встанет его дом, знал только, куда стопы класть. Да еще знал, что боги не позволят нам сбиться с пути, не дадут сгинуть в безвестности. Всю последнюю седмицу перед нашим уходом, ворожея не отпускала Безрода от себя, чему я была несказанно удивлена. Хоть и стучала его пальцем по лбу, хоть и выговаривала что-то, едва не крича, я видела в глазах старухи смертную тоску. Как будто не кто-то чужой уходил, а родного сына провожала. Не знаю, что видел Сивый, но мне виделось это ясно. Безрод больше отмалчивался, глядел под ноги и лишь раз поднял голову. Долго смотрел на меня, метущую двор и усмехался. Обо мне говорили. Что бабка Ясна ему втолковывала? Может быть, советовала оставить бесплодные мечты ввести меня в дом хозяйкой? Хорошо бы Сивый это понял. Однако стоило поймать его пристальный взгляд, сама тут же поняла – зря надеюсь. Не отступится Безрод от своего, не отвернется. Ровно дороже меня нет никого под солнцем и луною, будто я осталась единственная баба на всем белом свете.

Я продолжила мести, и пока бабка Ясна что-то горячо ему доказывала, Сивый глядел на меня, не отводя глаз. Чуть не заморозил всю. Потом с досады плюнула под ноги, развернулась и ушла. Дело сделать не дает! Прилип глазами, ровно банный лист!

Долго ли мне, обездоленной в дальнюю дорогу собираться? Из рогожки, что нашла в чулане, сшила себе мешок, бросила туда две рубахи, порты, немудреный девичий скарб, туго затянула под горлышко и поставила в самый угол избы. Пусть ждет урочного времени. Оно не за горами. Безрод стал подыскивать на пристани попутную ладью, приволок во двор жертвенного бычка. От соседей, некогда обходивших двор ворожеи стороной, стало и вовсе не протолкнуться. Тычка провожали, приходили прощаться. Взял их егозливый дед за самую душу своими байками. Помню, однажды вся улица до колик в животе ухохатывалась, когда подвыпивший Тычок встал посереди дороги и орал похабные байки про то, что частенько случается между бабами и мужиками. Соседки краснели, плевались, закрывали окна и двери, а их мужья, ехидно посмеиваясь в усы, все подливали старику меду, и шептали что-то на ухо. Я знала, что шептали, и сама смеялась. Просили рассказать байку позабористее, чтобы жены от стыда сгорели. Тычок усмехнулся, воздел палец кверху и выдал такое… До сих пор бабы при виде Тычка краснеют и заикаются. А если балагур начнет при них словами: «А вот еще, помню, было…», начинают шипеть и грозят вырезать под самый корень его гадостный язык. И вот уходит от них дед Тычок.

Безрод нашел попутную ладью. Краем уха слышала, будто не хотел купчина-хозяин брать с собою баб, да Сивый отбрехался. Дескать, какие же это бабы? Рабыня да вой. Купчина почесал репу, подумал и все же ударили по рукам. Бабка Ясна пригорюнилась, стала сама не своя, Безрода на шаг от себя не отпускала. И вот тут я крепко призадумалась. Разве проведешь на мякине бабку-ворожею, которая в душу человеку глядит, все нутро насквозь видит? Неужели стала бы ворожея плакать, будь душа Сивого черней черного? Чего по злодею убиваться? Но тут же успокоила сама себя – вот постарею, стану умудрена годами, как бабка Ясна, тогда и буду глядеть человеку в душу. А пока в глаза гляжу и ох, как холодно мне становится!

Сивый сам колол жертвенного бычка. Внимательно глядела за ним во все глаза. Ведь ничегошеньки пока не знала о своем муже. Уж на что Тычок дольше всех нас с Безродом, но и тот знал немногим больше. А, между прочим, то, как человек ведет жертвоприношение, глазастому о многом расскажет. Воем был или охотником, мастеровым или еще кем-то. Глядела за мужем во все глаза. Безрод с одного удара в сердце повалил бычка, а я не упустила ни единого движения, все подметила. Не иначе, мой постылый долгое время знался с охотой, хотя найди такого, кто не знался бы. Но у этого нож просто летал.

Безрод встал над жертвенным животным и долго что-то шептал. Люди замерли Всякий перед дальней дорогой говорит с богами, каждый о своем. Кто легкого пути просит, а я выпрашивала потернистее. Наверное, боги изумились моим неразумным просьбам, поди, никогда не слышали, чтоб путники просили дороги потяжелее.

За этот последний день в Торжище Великом так устала, что едва приклонила голову на изголовье, мигом провалилась в сон. Сивый остался на ногах. Когда разошлись соседи, бабка Ясна усадила Безрода рядом с собою на крыльцо, и сколь долго они просидели, не знаю. Уже спала.