Трибунал для Героев - Вячеслав Звягинцев

Например, в докладе председателя военного трибунала Северного фронта приводился такой пример. Командир 3 взвода прожекторного батальона гвардии старший лейтенант Е. Баранов, сожительствовавший с красноармейцем в юбке Ш., и, видимо, закативший ей сцену ревности, сопровождавшуюся избиением, обвинялся органами следствия по ст. ст. 74 ч.2, 193-17 п. «д» и 193-2 п. «г» УК РСФСР. Военный трибунал 82 дивизии дело прекратил в подготовительном заседании, поскольку Баранов к этому времени вступил с Ш. в законный брак.[475]

В этом случае все обошлось. Но нередко доходило до убийств и самоубийств. Перечитывая архивные документы, ощущаешь, что в местах развернувшихся трагедий кипели просто шекспировские страсти. Так, в докладе председателя военного трибунала Среднеазиатского военного округа приведено дело командира 482 аэродромно-технической роты 45 авиаполка старшего лейтенанта Силяева, который «находясь в нетрезвом состоянии, учинил ссору с сержантом В., с которой состоял в фактическом браке, а затем, на почве ревности, выстрелом из револьвера системы «Наган» убил ее».[476] А младший лейтенант 542 отдельного зенитного артдивизиона. Астахов, как видно из доклада председателя военного трибунала Забайкальского фронта, на почве ревности к своей сожительнице вольнонаемной М. «предполагая, что она у К., проживающего в другой комнате этой же землянки, взял револьвер и, обнаружив К. и М. спящими вместе, произвел в них 7 выстрелов, убив обоих».[477]

Наших же Героев, Щирова и Коссу, подтолкнули к роковым для них шагам непростые отношения, сложившиеся с собственными, законными женами. А спровоцировал их на последнее отчаянное пике — алкоголь. Но если у Коссы это был глупый, импульсивный поступок, то у Щирова положение сложилось совсем иное.

Из письма жены, Анастасии Савельевны Косса, на имя Сталина, от 11 декабря 1949 г.: «…муж явился на аэродром сильно пьян и расстроен…, без разрешения командования вылетел на самолете, не сообщив никому куда и зачем…, я подозревала его в измене». Еще в ходе допроса от 23 сентября 1949 г. она показала следователю:

Косса систематически пьянствовал, гулял с другими женщинами и плохо относился ко мне. 22 сентября он также был выпивши, а на мое замечание «что он нехорошо делает» заявил: «…ты все обижаешься и мной недовольна. Ну запомни сегодняшнее число». После этого Косса выпил еще вина, поцеловал дочь, заплакал и начал одевать новое обмундирование. Я его уговаривала и не пускала из дому, но он меня оттолкнул, взял с этажерки топографическую карту и уехал на аэродром.

Сам Косса объяснял следователю:

Уходя от жены, я имел в виду пойти на аэродром, сесть в самолет и улететь…Куда, сам не знал. А когда сел в самолет, то принял решение лететь за границу, так как в этот момент прорвалось мое озлобление за понижение в должности, за переводы из одной части в другую, за недоверие…

Во время полета он протрезвился, приземлился в Сучаве, с тем, чтобы дозаправиться и немедленно возвращаться. Но было уже поздно…

Из письма Софьи Иосифовны, жены С. Щирова, написанного в июне 1949 г. и адресованного в МГБ СССР: «Попав в среду таких людей, как Герой Советского Союза подполковник Середа, майор Соловьев, он начал пьянствовать, домой приходил под утро. Понятно, дело дошло до разрыва. Я не хотела этого, он обещал исправиться. Летом 1948 года его командировали в Германию, там он пьянствовал, за что получил выговор по партийной линии. Его перевели в Ташкент, но я с ним не поехала, так как наши отношения окончательно испортились».

Надо сказать, что в этом письме Софья рассказала не обо всем. Она подменила причину следствием, умолчала о главном — об истории ее взаимоотношений с любвеобильным Л. Берией.

Свадьба С. Щирова с Софьей состоялась 7 ноября 1944 года. А уже через десять дней он узнал, причем случайно, что жена была на даче у Берии.[478]

Ю. Феофанов очень точно, на мой взгляд, описал его состояние в тот момент: «Боевой летчик, ас, Герой, покоритель неба, только что соединивший себя брачными узами с умной красивой женщиной, — это же вершина, взлет, пик жизни! И… отвратительное унижение, плевок в душу, полное бессилие. Нет, тут нужен Шекспир».[479]

Со слов Щирова он «был убит всем этим», отчаялся от столь разительных перемен в своей жизни, допущенной по отношению к нему и его семье несправедливости.[480]

На одном из допросов Щиров заявил:

Испытывая чувство позора и унижения, я пустился в пьянство, а затем в 1948 году, стремясь уйти от стыда и позора, выехал в Ташкент.

Всемогущий Берия стал ассоциироваться у Щирова с Властью. Потому то, в знак протеста, он и решился, судя по его показаниям, на свое последнее отчаянно-хмельное пике — решил сымитировать переход границы, а на суде обнародовать преступные действия Берии. Но суда, как мы уже сказали, не было. Впрочем, и сама версия Щирова об «инсценировке перехода границы» с целью разоблачения Берии, как мне представляется, окончательно сформировалась в его голове позже. А в тот момент он действительно хотел уйти. Уйти от самого себя, от стыда и позора, порушенной жизни и пьяных загулов. Потому-то взял с собой карты этого района и говорил следователю о Франции, где у него были друзья из эскадрильи «Нормандия-Неман».

В 1953 году, после этапирования в Москву, С. Щиров на допросе у военного прокурора дал следующие показания:

— Я никогда не собирался изменять Родине. Выслушайте меня… Я говорил это следователям на Лубянке… Я хотел сказать это и суду, но суда не было… Все мои показания о французах, югославах, полете с польской студенткой, пьянки с Середой — все эти факты из меня выкрутили. Весь мой побег — это инсценировка, которую нетрудно было разгадать. Я поехал на границу, туда, где служил, в район Ленинакана, я там знал все тропки и никак не мог заблудиться. Я же говорил следователям: так границы не переходят. Я сделал все для того, чтобы после ареста, который я, понятно, предвидел, доказать — побег был вымышленный, инсценированный. Зачем я это сделал? Это был жест отчаяния, наверное, глупый, но мне надо было привлечь внимание к себе. Как все было? В 44-м я женился в Москве на женщине, которую полюбил всей душой. На третий день должен был уехать в командировку в Чкаловскую. Через неделю вернулся. Жены дома не было. Стал ждать. Восемь, десять… 12 часов. Жена не возвращалась. Я начал волноваться. Около двух часов ночи я услышал, что около дома остановилась машина. Из нее вышла жена. Мой приезд, очевидно, был для нее неожиданным. От нее пахло вином. Стала путано мне что-то объяснять. Я был убит всем этим — шел десятый день после свадьбы! Утром она мне сказала: «Сергей, со мной произошло ужасное… Ты не поверишь, но это так. На другой день после твоего отъезда ко мне зашла Нина, ты ее знаешь, пригласила прогуляться. Мы шли и болтали. Тогда я даже не заметила, как около нас остановилась черная машина. Вышел человек в военной форме. Поздоровался с Ниной и пригласил нас прокатиться, заехать к его товарищу. Я отказалась, конечно. Он настаивал. Нина сказала — надо поехать, нельзя не поехать… Мы въехали в какой-то двор, вошли в дом. Нас привели в комнату… Вошел Лаврентий Павлович Берия. Я была ошеломлена. Он угостил нас вином, стал что-то говорить, я ничего не воспринимала… А через день снова около меня остановилась черная машина и вышел тот же полковник». Вот что рассказала мне жена. Я не знал, верить ли ей или нет. Я был вне себя… Думал, что все это она сочинила. Но на следующий день часов в 12 в квартире раздался звонок, я открыл дверь. Не спрашивая разрешения, чуть не отстранив меня, в квартиру вошел полковник и спросил мою жену. Она вышла вместе со своей матерью. Не обращая на нас внимания, полковник сказал жене, что надо ехать, и вышел. Жена бледная, смущенная бросилась ко мне: не могу, мол, не ехать. Я ей сказал: «Езжай к своему Берии и скажи, что для этих целей у тебя есть муж. Если через час не вернешься, меня не увидишь никогда». Через час она вернулась. Полковник больше не приходил, но звонки по телефону не прекращались. Я предложил жене развестись, она умоляла меня не делать этого. Я настоял, чтобы меня вернули на фронт, где я и был до конца войны. Я был вне себя… В 1947 году меня отозвали в Москву, в Управление ВВС.[481] Через несколько дней раздался звонок, я взял трубку. Голос с грузинским акцентом сказал повелительно: «Софу позовите». Я бросил трубку. Звонки не прекращались. Однажды я услышал из другой комнаты, как жена говорит в трубку: «Не могу, муж дома… Хорошо, Лида приедет». Лида — ее сестра… В тот вечер я напился. И вообще стал пить. Дело дошло до командующего. Но мне было все равно. Вскоре меня уволили из ВВС и направили в Ташкент, в аэроклуб. Уехал туда один. Я жену любил, но больше не мог быть с ней… И в то же время не мог вытерпеть того, что произошло. Я не желал с этим мириться. Но что было делать? И тогда я решился на свой отчаянный шаг. Я думал, что если все скажу перед трибуналом, то грязные дела этого мерзавца скрыть не удастся. Когда меня привезли на Лубянку, на первом же допросе я все сказал… И все остальные показания давал, находясь беспрерывно в карцере.[482]