Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

Докки молча смотрела на него, уже не пытаясь вырвать руку, которую брат сжимал так, что ей стало больно. Она знала, что Мишель бесчувственный и эгоистичный человек, но обычно он не вмешивался в интриги матери, предоставляя той выполнять всю грязную работу.

— Ты угрожала маман, — тем временем говорил с усмешкой Мишель, — но не подумала о том, что и мы можем угрожать тебе. Или мы сейчас решим наши проблемы полюбовно, или сегодня же содержание писем станет известно обществу.

Он посмотрел на Елену Ивановну, и та достала из ридикюля сложенный лист бумаги.

— Подписывай! — Мишель подтащил Докки к бюро, на котором мать поспешно расставляла письменные принадлежности.

— Что это? — спросила Докки, глядя на бумагу.

— Твои обязательства по отношению к семье, — брат взял перо и вложил его в руку сестры.

Докки пробежала глазами по документу. Она должна была поставить подпись под договором, по которому обязывалась оплатить все долги Мишеля, выплатить двести тысяч рублей единовременно, переписать на него четыре доходных дома в Петербурге, Залужное и бо́льшую часть Ненастного, включая конный заводик, виноградники, оранжереи, лучшие пахотные земли с большими деревнями, а также передать закладные на Ларионовку. По этой бумаге им переходило почти все состояние баронессы.

— Удивлена, что вы великодушно оставляете мне дом в Ненастном и этот особняк, — сказала она, пока мать придвигала к ней чернильный прибор.

— Только потому, что в обществе будет сложно объяснить, почему вдруг ты лишилась своего имущества, — пояснил ей Мишель. — Подписывай!

Докки резко нажала пером на поверхность стола, и оно сломалось. Елена Ивановна тут же достала второе, а брат только фыркнул:

— Все равно подпишешь — никуда не денешься.

— Да и зачем вам столько денег? — заметила Елена Ивановна, с пренебрежением глядя на свою дочь. — Детей у вас нет и не будет — ведь вы бесплодны. В любом случае Мишель и его семья ваши наследники.

— А состояние ты получила благодаря нам, так что настало время платить долги, — сказал Мишель. — Ты и так попользовалась им вволю за эти годы. Мы не рассчитывали, что так быстро избавимся от Айслихта, хотя все равно рано или поздно он бы оставил тебя вдовой — я же не случайно подбирал для тебя богатого жениха постарше и без наследников.

— Ты?! — Докки поразилась его словам. Она всегда думала, что мать каким-то образом сама нашла барона и убедила его жениться на ее дочери.

— Конечно, я, — ухмыльнулся брат. — Если помнишь, я тогда неудачно сыграл в карты. Долги чести, сама понимаешь. Айслихт же был готов заплатить за молодую жену из русской семьи. На том и порешили. Правда, после свадьбы он уже не так был доволен нашей сделкой. Жаловался на твою холодность в постели и неспособность родить ему наследника.

У Докки задрожали руки, в которые Мишель опять попытался подсунуть перо.

— Вы ничего не добьетесь от меня, — прошептала она, пораженная цинизмом, с каким брат признал свое участие в устройстве ее брака.

— Тебе некуда деваться, — возразил он. — Мы с маман все продумали и…

— Разрешите, — рядом послышался знакомый голос, между ней и Мишелем протянулась чья-то рука и подхватила бумагу.

Все в замешательстве обернулись.

— Так, так, — сказал Палевский, изучая документ.

Докки изменилась в лице, гадая, что он услышал из этого разговора, что подумает о ней и ее родственниках и какие сделает выводы из увиденной им отвратительной сцены. И как Палевский появился без доклада?

«Вчера Семен о нем тоже не докладывал, — вдруг сообразила она. — Это Афанасьич, конечно, Афанасьич сказал дворецкому, чтобы тот всегда пропускал Палевского в дом… Ох, хитрая бестия!»

Ей казалось ужасным, что генерал застал ее в столь неподходящий момент, хотя в глубине души она была рада, что он здесь, рядом с ней.

— И вас угрозами пытались заставить это подписать? — Он бросил бумагу на бюро, и Докки зачарованными глазами проводила листок, плавно скользнувший по полированной поверхности стола, а потом молча перевела взгляд на Палевского. В генеральском мундире, с суровым выражением лица и сверкающими ледяными глазами он выглядел настолько внушительно и опасно, что с Мишеля враз слетел весь гонор. Брат съежился, побледнел и пробормотал:

— Она сама… Она должна нам! Это родственное дело!

Он запнулся и посмотрел на мать, которая испуганно засуетилась, захлопотала и тонким, елейным голосом произнесла:

— Ваше высокопревосходительство, баронесса — моя дочь, ежели позволите…

Елена Ивановна покосилась на Докки, ожидая, что их представят генералу, но та по-прежнему молчала, не желая знакомить Палевского со своими родственниками. Он же, не обращая внимания на Елену Ивановну и Мишеля, в упор смотрел на Докки, ожидая ответа.

— Пытались, — наконец сказала она, понимая, что глупо отрицать очевидное.

— Это часть вашего состояния, насколько я понимаю?

— Почти все, — ответила она.

— Но в чем вы так провинились, что должны вдруг передать его родственникам? — упорствовал он.

— Тем, что наследство барона Айслихта досталось мне, а не моей семье, — помедлив, сказала Докки.

— Дорогая, вы нас неправильно поняли, — Елена Ивановна попыталась дотронуться до руки дочери, но Докки непроизвольно отшатнулась — ей были неприятны прикосновения матери.

— Барон — царствие ему небесное, — мать быстро перекрестилась, — обещал упомянуть нас в своем завещании, но его неожиданная и трагическая гибель — на поле боя, знаете ли, — помешала исполнить данное нам слово. Эти годы мы довольствовались небольшим содержанием, которое выделяла нам Докки, но все так дорожает… У Мишеля к тому же дочь на выданье — такая чудесная барышня, красавица… Возможно, вы помните ее — она была представлена вам в Вильне. Для нее требуется приданое, да и выезды в свет так обременительны. Много расходов… Докки, имея доброе сердце, решила перевести на имя брата некоторую собственность, которая, по правде говоря, и по праву принадлежит ему — ведь барон обещал… У Докки же остается достаточно средств, чтобы жить припеваючи, ни в чем себе не отказывая.

Она стушевалась, видя, что генерал не слушает ее. Не отводя взгляда от Докки, он спросил:

— Вы ведь понимаете, что вовсе не должны отдавать свое состояние? Что есть против вас? Вам угрожают?

Докки заколебалась. Ей так и так придется рассказать ему о пропавших письмах, хотя было крайне неловко и стыдно признаваться в интригах собственных родственников, да и ему будет неприятно узнать, что его письма читали и обсуждали посторонние люди.