Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

Он продолжал манипулировать своими ингредиентами: кокаин, сода, раствор, огонь… всем наркам знаком free base: когда ваши вены похожи на высушенные лианы, а кожа так истыкана, что вы боитесь, что начнете писать через руки, приходится садиться на курево. Лоик никогда не покупал крэк на улице: он предпочитал стряпать сам. Так становишься немного химиком и утешаешься тем, что куришь чистый продукт. На самом деле – то же самое дерьмо, что и на каждом углу, но наркоман убаюкивает себя иллюзиями, известное дело.

На пятнадцатом комке он сказал себе, что может начинать курить, не прекращая кухарничать. Нет. После третьей затяжки он уже не сможет ни о чем думать, кроме как о следующей. Всего в несколько вдохов крэк сажает вас на крючок, превращая вашу жизнь в адскую цепную зависимость.

Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Наконец он промыл последний комок концентрата и оглядел свою добычу, разложенную на простыне. Двадцать камешков для путешествия без возврата, как у Мальчика с пальчик. Мурашки превратились в дрожь. Очищенный продукт неудержимо звал его, испарения алкалоида щекотали ноздри, как ампутированный член мучает калеку.

Водяная трубка. Алюминиевый листок. Он размял первые частицы и разжег. Буквально за несколько секунд дым проник в кровь via[140] слизистую легких, потом кровь поднялась в мозг, взорвав его. БАМ! Наслаждение обволокло его, как фольга трубку. Хорошо, обжигающе, сверкающе. Он откинулся назад, ударившись головой об окно. Но ничего не почувствовал.

Ни малейшего представления, сколько времени прошло, но прошло оно слишком быстро: он уже возвращался. Скорее, новый комок. Раздавить, положить, зажечь. Это как снова кончить после эякуляции: удовольствие и потеря себя идут рука об руку. Каждый вдох становился благословением, каждый удар сердца – выплеском счастья. Его существо растворилось в пространстве: он мог все, он знал все. Золотые молнии полыхали в его мозгу, как в замедленной съемке. Гениальные прозрения фонтанировали в его разуме. Невероятные биржевые расчеты – я должен их записать, – глубинные открытия в Ваджраяне – я должен помолиться, – непререкаемые решения относительно опеки над детьми – я должен позвонить Софии… Все нашло свое разрешение. Все было расставлено по местам.

Новый комок. Теперь Лоик был ангелом под высокими сводами церкви. Настенные фрески говорили с ним, расспрашивали о Боге, и он отвечал спокойно и уверенно. Еще одна трубка. Другой этаж. Этаж воспоминаний – изумительных, сладостных, укутанных в бархат, переливчатый шелк и горностаевый мех. Закрой глаза и ныряй. Он протягивал руки и поддерживал небо. Он вдыхал облака и был на «ты» с мирозданием. Все хорошо.

Он разбил лицо о какой-то угол. Не важно. Наоборот, его череп раскрылся, высвобождая космическую змею. Он станцевал с ней – вальс мертвых индейцев тараумара, «тех, у кого легкие ноги» и кто обитает в Медном каньоне в штате Чиуауа в Мексике. Бред, бред, бред…

Теперь он был весь в крови – затылок, лицо, руки. Где рана? Вместо того чтобы пойти в ванную и посмотреть, он разжег еще комок. Немедленное исцеление. После очередного отхода он осознал, что больше не может шевельнуться и беспрестанно кашляет. Дым и кровь были повсюду. Сколько комков осталось?

Никакой возможности ни подняться, ни добраться до разложенных причиндалов. Он вцепился в изголовье и вытянулся на простыне. Кашель, все более жестокий. Горло горело, но пить не хотелось – крэк уничтожает все желания. С ужасом он заметил, что дьявольский знак выписан на белой ткани его собственной кровью.

На последнем издыхании он дотянулся до оставшегося комка. Еще одна затяжка, но чуда не произошло. Только кашель, от которого у него глаза вылезали из орбит. Стук сердца столь быстрый, что сливался в единый звук. Он сдохнет, он сейчас… И вдруг – вспышка ясности: как раз время – девица снизу сейчас позвонит и он успеет предупредить ее. Он бросил взгляд на часы и увидел, как стрелки поплыли, словно на полотне Дали. Он постучал по циферблату, потер глаза и обнаружил катастрофу: 9:20. Час побудки прошел. Девица не позвонила, значит нет шансов, что она поднимется барабанить в дверь.

Или же он ничего не услышал? Телефонного звонка. Стука в дверь. Может, он даже ответил, пока беседовал с Богом или крутился в мандале, как хомяк в своем колесе… Он пропал: асфиксия, тахикардия, у него оставалось всего несколько секунд, и его труп обнаружат часов через десять.

Он приподнялся: стены вспучивались, пол проваливался, потолок провисал, как налитый водой тент. Зажигалка: он еще мог поджечь свою конуру, чтобы поднять тревогу. Но он не мог найти эту зажигалку, он ничего не видел и встать на ноги тоже не мог. Хотел закричать, но ни звука не вылетело из забитого песком горла. Скорее стоны, которые раздирали все тело. Рыдания. Жалобы. Хрипы. Вылезай отсюда.

Заглушая все мучения, одна данность пронзила его как кол, одна сверхочевидная истина: его номер был на втором этаже. Несколько метров, а там лужайка… Сделай усилие, поднимайся, ломись сквозь стекло. Он рванулся с мыслью о Гаэль. Уже в воздухе передумал: он хотел не спастись, а умереть, чтобы присоединиться к ней.

Когда он снова открыл глаза, то оказался в незнакомой комнате. Бледные стены, шкаф, прикроватный столик – капельницы и следящие мониторы. Он знал, где он. Во время перевозки, несмотря на выжженный мозг и ломоту во всем теле, он уловил отдельные слова, пункт назначения. Его должны были госпитализировать срочно, в ближайшее место. В Институт Шарко, в нескольких километрах от Локирека…

Итак, план сработал. Передоз как ключ от спецбольницы. Он знал, что Жан-Луи Ласей никогда не согласится его принять. Что стоит ему дернуться, и медик предупредит Виара, а тогда его ждет путешествие на дно морское в джутовом мешке.

Оставался главный вход – для больных. Вкатив себе запредельную дозу в нескольких километрах от фабрики монстров, Лоик мог быть уверен, что его срочно отправят туда, пусть даже спецбольница не была общественным медицинским учреждением. И теперь он был на месте, живой, в сознании, не слишком разбитый – и под чужим именем благодаря паспорту, купленному у Микки. Как говорили его подручные в «Firefly Capital»: «Всего-то и осталось…»

Судя по комментариям врачей «скорой помощи», у него случился серьезный сосудистый приступ. Его вены так сжались, что практически ничего не пропускали. Легкие заблокировало, как слишком надутые шины. Его дефибриллировали электрошоком. Его интубировали. Ему сделали переливание. Машину удалось запустить.

Он не знал, сколько времени проспал. Часы. Ночи. Дни. Пробуждение не улучшило дела. Из него бесконечно хлестало из всех дыр: и понос, и рвота. Единственная картинка, оставшаяся в памяти: слишком белый и слишком большой клозет (модель для инвалидов) и он сам, скорчившийся на сиденье, пока внутренности опустошаются, а мигрень молотом бьет в затылок. Потом его снова уложили в кровать, и пришел черед разгуляться судорогам и конвульсиям. Изгибаясь дугой на кровати, он иногда застывал неподвижно, одеревенелый, как фонарный столб.

Укол. Он снова отключался, теряя всякое представление о времени: часы у него забрали. Все шло через вены, и он давал накачивать себя витаминами, успокоительными, растворами. Когда он просыпался, удовольствия разнообразились: приступы ломки, панические атаки, кровотечения из носа, конвульсии, которые оставляли его мокрым от пота и разбитым от боли. Единственное, что казалось ему неизменным, – это умственная дегенерация. Спал он или бодрствовал, его нейроны продолжали утекать.

Сейчас, впервые, он чувствовал себя хорошо и относительно владел собой. Звуки из коридора, химические запахи в сумерках. Он улавливал реальность, как ныряльщик под водой воспринимает мир на поверхности.

Несмотря на неустойчивое состояние, он все еще радовался своему успеху. Он был в логове дьявола, и враг не знал, кто он такой. Значит, он мог передохнуть и выработать наилучшую стратегию.

Он тешился этим приятным ощущением, чувствуя себя Макиавелли (остаточные искры кокса), когда дверь палаты мягко отворилась. Высокий силуэт проник в его аквариум, и в луче света из коридора он с изумлением заметил пистолет в руке визитера.

– Пора нам с тобой поговорить, Лоик.

До Макиавелли ему было еще далеко. Мишель де Пернек, он же Жан-Луи Ласей, велел ему встать и одеться. Все еще под успокоительными, Лоик вытащил из руки иглу капельницы, чтобы натянуть свитер и тренировочные штаны. Каждое движение давалось ему неимоверным усилием, и он не единожды едва не упал. Ласей дулом указал ему на коридор. Всего-то и осталось…

Они в молчании пересекли кампус и оказались в зданиях спецбольницы, расположенных напротив госпиталя. Ласей выбирал обходные пути: им ни разу не встретился ни сторож, ни санитар. Он отпирал решетки, двери – ночь стояла непроглядная, и Лоик по-прежнему не имел никакого представления о времени. Горло так пересохло, что нёбо, казалось, горело.