Эоловы арфы - Владимир Бушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проникаясь все большей симпатией к русским революционерам, Энгельс, конечно, знал и о почтительном, любовном отношении их к нему. Он улыбнулся, вспомнив, что они - это ему достоверно известно - за глаза называют его Фридрихом Карловичем и Федором Федоровичем...
А Степняк между тем говорил о том, что Первомайские праздники в Западной Европе вызвали огромный интерес у его соотечественников. Он заявил, что хотя английские рабочие уже многие годы и даже века борются за свои права, а молодой русский рабочий класс только недавно включился в эту борьбу, но русские рабочие прекрасно понимают английский пролетариат и поддерживают его требование о сокращении рабочего дня. Степняк закончил речь словами о том, что недалек тот год, когда первомайские демонстрации и митинги, подобно этому, состоятся в Петербурге, Москве, Киеве...
Речь русского вызвала такой же бурный восторг демонстрантов, как и речь француза. Для тех, кто знал Степняка, его речь явилась приятной неожиданностью. Каннингем-Грехем восхищенно сказал:
- Оказывается, когда надо, вы умеете и говорить! А мы думали, что вы человек только действия, если не кинжалом, то хотя бы пером.
А Энгельс воскликнул по-русски:
- Молодец!
Степняк по-русски же ответил:
- Рад стараться, Генерал!
Энгельс засмеялся, вспомнив, что Степняк в прошлом подпоручик артиллерии, и тут же спросил его:
- У вас, как у военного человека, тем более артиллериста, должен быть хорошо развит глазомер и способность к ориентации. Как вы думаете, Энгельс широко повел рукой, - сколько тут народа?
- Тысяч пятьсот! - опередил Степняка экспансивный Лафарг.
- Ну это вы хватили, Поль, - сказал Энгельс. - Ваша южная кровь выдает желаемое за действительное. Что скажет сын севера?
- Я думаю, - Степняк прищурился, - здесь тысяч двести - двести пятьдесят.
- Мне кажется, это гораздо ближе к истине, - согласился Энгельс, - но ведь все равно грандиозно! Как сказали бы в Америке, где я недавно был, абсолютный рекорд.
- Смотрите! - воскликнул кто-то. - Там выступает женщина.
Действительно, на соседней трибуне речь держала женщина. Это была Элеонора. Ветерок вырывал из-под шляпки ее темные волосы. Было видно, что она не замечает этого, что она увлечена речью.
- Знаете, как Элеонору называют в Совете рабочих-газовщиков? спросил Энгельс и сам ответил на свой вопрос с гордостью и нежностью: Наша матушка!
Только он да Эвелинг знали, сколько сил вложила Тусси в организацию митинга. Конечно, много работы выпало и на долю самого Энгельса. Но все-таки его работа состояла в основном из бесед и писания писем. Надо было Бебелю и Либкнехту внушить мысль о том, что в Германии праздник должен пройти мирно, спокойно. Немецким рабочим не следовало идти на обострение и тем более поддаваться на провокации после блестящего успеха на февральских выборах в рейхстаг. Лафаргу и Геду он писал о том, что во Франции Первомайские праздники должны нанести удар по шовинизму и до конца развеять бонапартистский дурман генерала Буланже. Итальянским социалистам он говорил... Словом, в ту пору не обходилось ни одного дня без нескольких обстоятельных писем, без двух-трех бесед. А на плечи Тусси помимо тех же писем и встреч легла огромная черновая работа. Ей пришлось позаботиться и о знаменах, и о музыке, и о построении колонн, и о многом другом.
Энгельсу, настроившемуся на русский лад, захотелось и Тусси похвалить по-русски. Уж очень ему нравилось звучное, лихое русское слово "молодец". "Как же будет женский род? - подумал он. - Молодеца? Молодица? Молодца?"
- Молодца! - задорно воскликнул он, глядя в сторону Тусси.
Степняк засмеялся.
- Что, не так? - весело справился Энгельс.
- Не так, - подтвердил Степняк.
- А как же?
- Да так и будет - молодец.
- Но ведь женский же род!
- Все равно.
- Вот и пойми вас, русских! - с преувеличенной досадой махнул рукой Энгельс.
- Вы не жалеете, господин Энгельс, - снова обратился любопытный Шоу, - что праздник Первого мая в Англии пришлось отмечать четвертого?
- Жалею я лишь об одном... - задумчиво начал Энгельс и вдруг оживился. - Но вы же придете сегодня ко мне после демонстрации на чашку кофе? Приходите. Там я и расскажу подробно, о чем сожалею и чему рад.
- А разве сейчас вы не произнесете речь с трибуны? - удивился Каннингем-Грехем.
- Нет, не произнесу, - как о давно решенном ответил Энгельс. Во-первых, потому что с годами я стал все хуже и хуже говорить, когда передо мной большая аудитория.
- Это неправда, Генерал, - вмешался Лафарг, который лучше других знал Энгельса и чаще видел его беседующим или произносящим речи. - По меньшей мере это ужасное преувеличение.
- Во всяком случае, перед такой большой аудиторией я никогда не выступал и боюсь, что, кроме общих фраз, не смог бы ничего сказать. Может быть, вы думаете, что мне, как старику, извинили бы пустопорожнюю декламацию?
- Ну какой же вы старик! - сказал кто-то.
- Как это какой? Самый настоящий. Я уже на пять лет старше Мавра... Старик же в роли дрессированного попугая еще более смешон и отвратителен, чем молодой. И я знаю, что Мавр не одобрил бы такого лицедейства. А это для меня важнее всего.
Эвелинг озабоченно спросил Энгельса, не устал ли он - ведь уже несколько часов как на ногах.
- О нет! - воскликнул тот. - По такому случаю, как сегодня, я могу стоять здесь хоть до ночи.
Когда Энгельс последний раз ходил на могилу друга - это было полтора месяца назад, четырнадцатого марта, в день его смерти, - подготовка к Первомайскому празднику на континенте и здесь, в Англии, уже началась. Все говорило о том, что праздник будет мощным и радостным. И вероятно, именно поэтому тогда, в тиши кладбища, Энгельс с новой, особой остротой ощутил горечь и боль теперь уж давней - страшно подумать: семилетней! - утраты.
Вечером того дня в письме Лауре он писал: "Сегодня мы ходили в Хайгет. Тусси была там уже утром, посадила на могиле Мавра и вашей мамы крокусы, примулы, гиацинты... Очень красиво. Если бы Мавр видел это!"
"Если бы видел!" - по смыслу письма эти слова относились к цветам на могиле, но думал при этом Энгельс не только о цветах. Он думал о всех радостных, многообещающих событиях последнего времени, в которых незримо присутствовал вклад и Маркса, он думал и о предстоящем празднике...
С того дня эти слова, как неизменный и все усиливающийся горький музыкальный мотив, постоянно звучали в его душе: "Если бы он видел это!" Вот и третьего дня, Первого мая, заканчивая предисловие к новому изданию "Манифеста" уверенными словами о том, что "зрелище сегодняшнего дня" своим размахом и сплоченностью будет поучительным и для угнетателей, и для угнетенных, Энгельс в последней фразе с той же болью воскликнул: "О, если бы Маркс был теперь рядом со мной, чтобы видеть это собственными глазами!"
И сейчас, с восхищением и гордостью глядя на то, как шумит, смеется, рукоплещет, как безмолвствует, слушает, размышляет рабочий Гайд-парк, Энгельс про себя повторяет: "Если бы он был рядом! Если бы он видел это!"
Вечером Энгельс устроил праздничный банкет. Собралось человек двадцать пять, большинство тех, кто находился сегодня на трибунах. Дух сегодняшнего Гайд-парка переместился сейчас сюда, в этот светлый дом, где уже двадцать лет живет Энгельс, где каждая вещь хранит память о Марксе. В прихожей, гостиной, в кабинете - возбужденный, радостный, разноязыкий говор. Звучит речь немецкая и английская, французская и польская, русская и итальянская... В просторной столовой накрыт огромный стол.
У каждого прибора - букетик цветов и карточка с обозначением имени гостя. Они на разных языках, каждый находит карточку на своем родном языке.
После демонстрации и митинга, после стольких часов, проведенных на свежем воздухе, все проголодались, и потому никого не пришлось приглашать к столу дважды. Энгельс был во главе стола; на противоположном конце, чтобы все видеть и всем руководить, обосновалась заботливая Елена, которая после смерти Маркса живет здесь в привычной роли домоправительницы. Она зорко следила, чтобы ни тарелки, ни бокалы не пустовали. Специально приготовленный ею к этому дню Maitrunk - "Майский напиток" - был восхитителен.
- Уж теперь-то вы скажете несколько слов, Генерал? - громко, чтобы в случае чего получить поддержку всех присутствующих, спросил Лафарг.
- Теперь скажу. К этому обязывает меня и долг хозяина и долг самого старшего среди вас. - Энгельс встал с бокалом майтрунка в руке. - А может быть, и самого счастливого... Да, друзья, последние месяцы и недели были, вероятно, самыми счастливыми в моей жизни, ибо мы пожинали небывалые плоды наших многолетних усилий. Я не буду говорить о замечательном успехе Парижского конгресса, поскольку это дело уже почти годовой давности...
Открылась дверь, и тихо вошел запоздавший Степняк со своей женой Фанни. Энгельс указал им места рядом с собой: Фанни - справа, Степняку слева. Пока те смущенно пробирались вдоль всего стола, кто-то, воспользовавшись паузой, вставил: