Табак - Димитр Димов

– Вы собираетесь поплавать? – спросил он.

– Я совсем не умею плавать, – ответила Ирина.

Она говорила по-немецки медленно и правильно, как человек, который терпеливо изучал язык с преподавателем и по книгам. Но это-то как раз и нравилось фон Гайеру. Это свидетельствовало о ее методичности и дисциплинированности, а немцы ценят эти качества очень высоко. «Медицина подходит ей как нельзя лучше», – подумал он одобрительно. Сильно прихрамывая, он сходил в свою кабинку за портсигаром и зажигалкой.

– Можно закурить? – спросил он.

– Пожалуйста! – ответила Ирина, ничуть не удивленная его старомодной галантностью.

В Софии ничего не было слышно о его связях с женщинами. Он жил очень уединенно и был почти застенчив, кроме тех случаев, когда делал строгие внушения Лихтенфельду, диктовал правительству клиринговые соглашения или заключал сделки с «Никотианой». Таким он, наверное, был в молодости – суровым на службе и застенчивым с женщинами, которые ему нравились. Впрочем, Ирина была не совсем уверена в его застенчивости с женщинами. Скорей всего, они ему просто надоели.

– Дайте и мне сигарету, – попросила она.

Фон Гайер протянул ей никелированный портсигар, простой и удобный, без монограмм и других украшений, которыми был усеян серебряный портсигар Лихтенфельда. Портсигар казался под стать его владельцу. Фон Гайер был привлекателен внешне, но не отличался модной элегантностью. Он был невысокого роста, коренастый и широкоплечий, с подобранным животом и крепкими мускулами, игравшими под загорелой кожей оранжевого, как у большинства шатенов, оттенка. Одна нога у него была гораздо короче другой, но увечье придавало его облику что-то драматическое, сразу напоминая о боевом прошлом этого летчика эскадрильи истребителей Рихтгофена. Глаза у фон Гайера были суровые, цвета светлой стали.

Ирина закурила сигарету и села. Немец растянулся на песке рядом с ней, подперев голову рукой. Море по-прежнему было недвижно, как озеро. Прозрачная голубая дымка, окутывавшая берега залива, начала рассеиваться.

– Вы довольны своим отдыхом? – спросила Ирина.

– Трудно назвать это отдыхом, – возразил фон Гайер и усмехнулся.

– Почему?

– Отдыхать можно, только когда ты спокоен, а мы ждем войны и волнуемся.

– Но войны, может быть, удастся избежать!..

– О нет! – Немец спокойно вмял окурок в песок. – Война – вопрос дней.

– Судя по вашему виду, вы ничуть не волнуетесь, – сказала Ирина.

– Волнуюсь. – Фон Гайер опять усмехнулся, словно желая сказать, что если немцы и волнуются, то совсем не так, как другие люди. – Но мы не сомневаемся в своей победе.

Ирине показалось, что напыщенная самоуверенность, с какой были сказаны эти слова, никак не вяжется с уравновешенным характером немца.

– Если так, что же вас волнует? – спросила Ирина.

– Сама война!.. – Усмешка застыла на его лице, и Ирина поняла, что в этом смехе к гордости примешивается чувство горечи. – Да! – продолжал он. – Сама война!.. Так же волновались Нибелунги, когда Гаген фон Тронье сражался с сыном Кримгильды, так же волнуются и все те немцы, которые мыслят, воспитывают других людей и руководят ими, так волнуюсь и я… Весь мир считает это варварством, но мы знаем, что это чувство духа, который борется за свое воплощение… Вы ненавидите немцев? – вдруг спросил он.

– Никогда не задавала себе такого вопроса.

– Сейчас это самая модная тема!

– Я похожа на вас, – заметила Ирина. – Немножко старомодна… Но для того, чтобы любить немцев, надо или быть философом, или торговать табаком.

– Вы, бесспорно, философ.

– Не вполне!.. Не забывайте, что я живу в атмосфере табака.

– Ваше замечание мне нравится, – усмехнулся фон Гайер. – Табачная атмосфера мне тоже не по душе. Но как вы оцениваете некоторые события? В Софии студенты пытались выбить стекла в нашем посольстве. Какой-то ученик немецкой гимназии высмеял перед всем классом своего классного наставника. В колбасной один болгарин ударил немца по лицу…

– Это позиция среднего человека, – сказала Ирина.

– А вы ее одобряете?

– Нет! – Она усмехнулась. – Я стараюсь быть философом.

– И приходите к цинизму.

– Напротив! – Ирина рассмеялась. – Я пытаюсь рассуждать по-вашему. Вас волнует воплощение германского духа. В результате этого воплощения несколько тысяч человек воспользуются всеми материальными благами, а остальные превратятся в пушечное мясо. Но те, что погибнут, – это серые, тупые средние люди, которые по воскресеньям пьют пиво с сосисками и слушают духовой оркестр… Разве вы одобрите их позицию, если они откажутся умереть во имя воплощения германского духа?

Немец нахмурился.

– Вы становитесь откровенной, и мне это нравится, – серьезно заметил он. – Но вы превратно толкуете нашего лучшего философа.

– Я просто делаю объективные выводы из его философии.

– Тут-то вы и ошибаетесь!.. Ницше презирает толпу, но тем самым становится ее величайшим благодетелем. Он хочет отучить ее от сосисок, пива и духовых оркестров. Это основной мотив немецкой истории, философии и музыки!.. В этом и состоит великая миссия германского Духа.

– Боюсь, что вы слишком романтично ко всему относитесь и все приукрашиваете… Табачная атмосфера ищет себе оправдания в ваших словах. Ваша философия тем и удобна, что может оправдать все на свете. Но я в нее не верю!.. Пока германский дух будет осуществлять свою миссию, я предпочитаю оставаться средним человеком, который, правда, рассуждает цинично, но зато трезво и в свою пользу… И я буду отстаивать эту точку зрения во всех наших разговорах с вами.

Немец удивленно взглянул на нее светлыми, холодными, как сталь, глазами. Он хотел было ей возразить, но запнулся на полуслове. К ним приближался Костов.

В этот день на главного эксперта «Никотианы» все действовало удручающе – и передачи немецких радиостанций, и мрачные мысли о судьбах человечества, и зрелище, представшее перед ним на пляже. Сейчас он был одет в белые брюки и модный пиджак с короткими рукавами. Костюм не по возрасту, однако он шел Костову. Осторожно переступая, чтобы не набрать песку в ботинки фирмы «Саламандра» (самая изысканная модель сезона), он рассеянно кивнул Ирине и фон Гайеру и пошел раздеваться в одну из кабинок. Немного погодя он вышел оттуда в купальных трусах; их карминно-красные и ярко-синие полосы красиво гармонировали с цветом кожи его поджарого загорелого тела. Чтобы добиться столь эффектного сочетания цветов, Костов долго и усердно жарился на солнце, рискуя получить приступ грудной жабы.

Когда эксперт уже выходил из кабинки, на дорожке, ведущей к вилле, показались Зара и Лихтенфельд в компании отдыхающих. Нарядные пижамы и светлые летние платья сливались в пестрый букет. На пляже компания чинно разошлась по кабинкам, словно стая важных павлинов, распустивших хвост веером. Но сегодня павлины рисовались не так усердно, как обычно. Быть может, на них повлияли известия, переданные по радио, а может быть – конец сезона, усталость от флиртов и первое холодное дыхание осени. Ласковые лучи солнца, тишина и спокойная гладь моря навевали грусть. Словно что-то незримое навсегда уходило вместе с летом. Одиноко замирал смех женщин, мужчины нервно затягивались дымом и не изощрялись в остроумии. Пожилые господа негромко вели серьезные разговоры. Молодые люди обсуждали, как им избавиться от военной службы и дополнительных лагерных сборов. Все они, как и главный эксперт, накануне до поздней ночи слушали передачи европейских радиостанций, а с утра снова сидели у радиоприемников, жадно просмотрели утренние газеты и теперь говорили о последних событиях. Одни опасались за свою ренту, другие с азартом выискивали возможности увеличить прибыли. Мир на земле еще агонизировал. Предпринимались последние лицемерные и заведомо безнадежные попытки его спасти: Гендерсон снова вылетел в Лондон. Быть может, в последнюю минуту случится чудо, и немецкое безумие, отвернувшись от Запада, ринется на Восток.

Занятый невеселыми мыслями, эксперт сел недалеко от Ирины и фон Гайера. Конец всему!.. Мир катился к гибели, роскошь, покой, космополитическое бытие готовы были рухнуть в суматохе страшной войны, за которой не видно было ничего. Взгляд Костова рассеянно скользнул по толпе. Подходили все новые и новые люди, пляж становился оживленнее, солнце начинало припекать, С моря доносились всплески воды, смех и шутки.

Некоторые купальщики были в приподнятом настроении; они горячо спорили и превозносили бронированный кулак, нарушивший спокойствие Европы. По крикливым голосам и убогим доводам сразу можно было узнать выскочек, разбогатевших на вывозе яиц, бекона, фруктов и табака. Эксперт чувствовал себя оскорбленным этими людьми, которые множились, как поганки, и нагло заполняли все модные курорты.

Он повернулся к Ирине и фон Гайеру, словно ища у них поддержки. Но, охваченный почти враждебным чувством, он нарочно сел метрах в двух от них и теперь не мог сразу вмешаться в их беседу. Они, как видно, были увлечены разговором, и Костова это раздражало. Значит, и эта женщина задета распадом того мира, от которого хочет остаться независимой. Эксперт попытался угадать, заняты ли собеседники торговой сделкой или же к деловым переговорам примешались чувства, не оскверненные деньгами. Но Ирина и немец говорили очень тихо, и он ничего не мог расслышать.