Ветер в его сердце - Чарльз де Линт

не обращал внимания. Но теперь я окружен толпой этих самых зверолюдей, способных странствовать и по нашему, и по иным мирам, и готов верить своим глазам. Потому меня не сильно удивляет, что красная глина обратилась в плоть, черные перья — в копну черных волос, а мои жалкие потуги изобразить рожицу — в настоящее лицо прекрасной майнаво. Она выглядит уменьшенной копией вороновой женщины, что стоит передо мной и намеревается, предварительно меня прикончив, обвешаться жуткими модными штучками — частями моего тела.

Но только маленькое создание у меня в руках вовсе не копия Консуэлы. Впрочем, не зная, что к чему, их можно принять за близнецов. Но я-то способен различить сестер, не задумываясь. Я вглядываюсь в эти крошечные глазки и вижу, что мне подмигивает и улыбается не гневная Консуэла, а радостная Ситала.

По толпе прокатывает ропот. Лия подносит ладонь ко рту и выдыхает:

— О боже!

Даже Тетушка удивлена до такой степени, что откладывает пальбу на потом.

Теплая фигурка становится все тяжелее, и до меня доходит, что она растет. Тогда я осторожно ставлю миниатюрную женщину ногами на землю и убеждаюсь, что она способна сохранять равновесие без моей помощи. В тот момент она ростом с трехлетнего ребенка, а когда я выпрямляюсь, уже достигает моего пояса. А секундой позже рядом со мной стоит обнаженная женщина в натуральную величину. Хм, пожалуй, мне стоило подумать о платье!

Изящно взмахнув руками, она создает у своих ног маленький песчаный вихрь. Пыль, закручиваясь, устремляется вверх и на несколько секунд полностью скрывает Ситалу, а затем успокаивается и падает на землю. И перед всеми предстает босая красавица в синих джинсах, майке и отделанном бахромой жилете. Ее волосы оказываются заплетены в длинную косу, перевязанную кожаной лентой, с которой свисают четыре черных пера.

— Как ей это удалось? — выдавливает потрясенная Лия.

— Магия майнаво, — отвечаю я, хотя это не самый остроумный ответ.

— Я не прочь научиться такому фокусу. Сколько деньжищ можно сэкономить на шмотках!

Я очень даже понимаю ее реакцию — она иронизирует над происходящим, мысленно пытаясь выдать невозможное за обыденное, поскольку в противном случае может попросту поехать крыша — поскольку чувствую себя примерно так же. Я балансирую на грани нервного срыва, припадка. Превращение пыли в одежду — не самое поразительное чудо, с которым я столкнулся за недавнее время, но у меня голова идет кругом от самого факта материализации, довершенной той небрежной деловитостью, с какой Ситала решила проблему. Земля под ногами кажется мне трясиной.

Однако даже почти утратив душевное равновесие, я испытываю определенное удовлетворение — да что там, радость! — у меня все-таки получилось.

Консуэла, впрочем, моих чувств не разделяет.

— Что! Ты! Наделал?! — вопит она.

Но ее яростный крик доносится до меня откуда-то издалека. Воронова женщина не сводит глаз с Ситалы, но я понимаю, что слова ее обращены ко мне.

Я не отвечаю. Мое внимание сосредоточено на Тетушке и револьвере в ее твердой руке.

— Он дал мне жизнь, — отвечает Ситала, — чтобы я могла жить, как нравится мне, а не таскаться повсюду за тобой.

— У тебя нет жизни, кроме той, что дала тебе я! — бушует Консуэла.

— Может, когда-то и не было, но отныне все по-другому. Отныне я сама себе хозяйка, и в этом своем новом качестве, — тут она переводит взгляд на Тетушку, — я приношу тебе свои извинения, Лейла Кукурузные Глаза. Я присутствовала, когда утилизаторы бросились на запах твоего племянника, поэтому часть вины лежит и на мне. И я вполне понимаю твой гнев, однако прими во внимание то обстоятельство, что как раз из-за этого Томас приобрел дружеское расположение духа смерти. И я знаю, этот дух, Гордо, сделает все возможное, чтобы защитить парня. Когда настанет его срок войти в загробный мир, для него вовсе не будет все потеряно.

Тетушка, недоумевая, глядит на Ситалу — полагаю, сверхъестественное сходство новорожденной с Консуэлой сбивает старушку с толку. Но оружие в ее руке даже не дрогнуло.

— И меня тоже можешь винить, Тетушка, — выступает вперед Морагу. — Ведь это я позволил Томасу представлять племя, а не отправился в это опасное странствие сам, как обязан был поступить.

— Какая чушь! — заявляет Консуэла. — Никто не виноват. Столкновение с утилизаторами было досадным стечением обстоятельств, вот и все.

Тетушка игнорирует самообличающие заявления Ситалы и Морагу и буравит воронову женщину взглядом. Лейлу Кукурузные Глаза я знаю не очень хорошо, однако любому очевидно, что мечущие молнии глаза и револьвер в руке плохо вяжутся с удивительно спокойным тоном голоса. Но именно так она и говорит:

— Беда с некоторыми старейшими майнаво заключается в том, что они воображают, будто наши нужды им известны лучше нас самих. Намерения их благие, да только их самодовольные попытки улучшить мир неизменно ведут к катастрофе. Не для них самих, конечно. А для тех, кому не повезет оказаться поблизости, когда такие майнаво принимаются за осуществление своих опрометчивых планов.

Консуэла делает шаг вперед и тянет руку:

— Довольно. Я забираю пушку, засуну ее…

Куда она хочет засунуть револьвер, так и остается невыясненным, поскольку Тетушка нажимает на курок. Выстрел антикварного оружия подобен раскату грома. Пуля пробивает Консуэле плечо, и от удара ее разворачивает. Из раны фонтаном хлещет кровь. Окатывает в основном Лию, но достается и мне с Морагу.

Воронова женщина падает на землю, в ее округлившихся глазах — страх, гнев и изумление. Тетушка делает шаг вперед, не сводя прицела с Консуэлы — дуло черным кружком смотрит той в голову. Ситала на всякий случай тихонько отходит назад, не предпринимая никаких других действий.

Я не в состоянии оторваться от немой сцены, хотя краем глаза замечаю, как Морагу помогает Лие стереть с лица кровь. Ощутив что-то мокрое на своей щеке, тоже утираюсь, даже не взглянув.

— Черт! — доносится до меня собственный голос. Мне совершенно не хочется верить своим глазам.

Еще меня озадачивает, что отдача громадного револьвера не оказала на Тетушку катастрофического воздействия. Можно подумать, она пальнула из пневматического пистолета! Не думаю, что старушка — майнаво, но, как и кузены, она гораздо сильнее и выносливее среднего человека ее возраста.

— Да нечего ее жалеть, — флегматично заявляет Тетушка. — Майнаво вроде нее способны лечить такие раны перемещением в звериное обличье: раз — и все в порядке. А вот пуля в голову или, например, удар автобусом — дело другое. Автобусы здесь не ходят, но в барабане у меня еще пять пуль, и рука моя достаточно тверда, так что, — обращается она теперь к Консуэле, — лучше полежи тихонечко, пока мы не закончим.

— Может, стоит все-таки опустить пушку, Тетушка, — мягко говорит Томас, плавно