Россия, которой не было: загадки, версии, гипотезы - Александр Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не зря один из современников-консерваторов назвал реформы Павла «карбонарским равенством», которое-де «противоречит природе вещей»…
Николай Бердяев писал в работе «Истоки и смысл русского коммунизма»: «…таинственная страна противоречий, Россия таила в себе пророческий дух и предчувствие новой жизни и новых откровений… святая Русь всегда имела обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и звериного и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и зверская низость – вот вечные колебания русского народа… для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем…» [10].
Безусловно, никоим образом не стоит относить к «ангелам» ни Лжедмитрия I, ни Петра III, ни тем более Павла I. И все же эти три самодержца как раз и были теми, кто нес России «новую жизнь и новые откровения». Их, всех троих, с какой-то жуткой, мистической регулярностью как раз и сожрала та самая «Русь звериная», что пошло Руси лишь во вред…
А сожрав, оклеветала и оболгала так прочно, что последствия сказываются до сих пор. Еще в начале нашего века, после 1905 г. (раньше этого срока попросту запрещалось даже упоминать, что Павел погиб насильственной смертью), два видных психиатра попытались решить, наконец, вопрос о душевной болезни императора – либо ее отсутствии. П.И. Ковалевский выпустил выдержавшую восемь изданий книгу, где сделал вывод, что Павел принадлежал «к дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования». Правда, второй участник ученого диспута, профессор В.Ф. Чиж написал, что «Павла нельзя считать маньяком», что он «не страдал душевной болезнью» и был «психически здоровым человеком». Доверия к работе Чижа у меня больше не оттого, что его точка зрения схожа с моей, а потому, что Чиж пользовался обширным кругом архивных материалов, в то время как Ковалевский в основном ссылался на чисто литературные «павловские анекдоты»…
Увы, и в наши дни любители анекдотов частенько берут верх над историками. Восемь лет назад один из виднейших чешских неврологов, профессор Иван Лесны, выпустил книгу, название которой можно перевести как «О немощах могучих». Книга интереснейшая, посвящена возможным душевным болезням многих известных исторических деятелей. Вот только в русском переводе из нее кто-то деликатно изъял главу о Павле I [237].
Я не поленился отыскать оригинал. Чешский профессор бестрепетной рукой ставит диагноз: «мегаломания», «явственные признаки невроза навязчивости», и даже «параноидальные черты характера». Однако, едва речь заходит о доказательствах, Лесны… повторяет те же старые, неведомо кем пущенные в оборот анекдоты о Павле. Явным признаком душевной болезни Лесны, кроме того, считает «постоянный страх Павла, что его постигнет судьба отца»… Позвольте, но ведь именно так и произошло!
Естественно, Лесны считает, что Чиж «был чересчур благосклонен к Павлу». Сам он – безоговорочный сторонник Ковалевского. Что ж, Бог ему судья. Хорошо, по крайней мере, и то, что Лесны не упустил возможности описать склонности Павла, которые вряд ли служат признаком душевной болезни. «Император испытывал огромную склонность к чести с большой буквы «Ч» – как некогда древние рыцари». Действительно, что тут от болезни? Тем более, что Лесны тут же приводит прекрасный пример: в свое время Павел под честное слово освободил из тюрьмы предводителя польских повстанцев Косцюшко и разрешил ему уехать за границу – при условии, что тот никогда больше не поднимет оружия против России.
Косцюшко свое слово чести сдержал – вряд ли он считал Павла сумасшедшим, обещания, данные сумасшедшим, никто не спешит исполнять.
…Их было трое – непохожих, способных повернуть Россию на иную дорогу.
И всех троих Россия тупо сожрала. Отсюда и многие последующие беды, господа…
Некто Емельян
События, известные как «Пугачевский бунт», до сих пор таят множество загадок.
Сам размах этого предприятия уникален – ничего подобного на Руси прежде не бывало. Смута – другое дело, она была настоящей гражданской войной, а не мятежом. Между тем против Пугачева, по признанию самой Екатерины, была «наряжена такая армия, что едва ли не страшна соседям была». Лишь спешно заключив мир с Турцией и сняв с фронта регулярные части, удалось подавить мятеж…
Впрочем, называть события «мятежом» как раз неправильно. Перед нами – что-то другое. В отличие от разинского бунта, представлявшего собой всего лишь буйство разросшейся до гигантских размеров разбойничьей шайки, не озабоченной ни в малейшей степени административными делами (да и не способной на таковые), войско Пугачева было строжайше организовано. Оно управлялось не «советом атаманов», а самой настоящей Военной коллегией, своего рода аналогом екатерининского военного министерства в миниатюре, обладавшей также судебными правами. При Пугачеве находилось довольно много якобы пленных офицеров – в том числе столь примечательные личности, как родственник старинного недруга братьев Орловых Шванвича и Тимофей Падуров, бывший депутат созванного Екатериной народного собрания, в чем-то аналога старых Земских соборов, – официально это собрание[90] именовалось Комиссией Законоуложения и сыграло довольно важную роль в выработке российских законов.
Кроме того, в штабе Пугачева были польские офицеры, какие-то загадочные французы, а в его войсках – отряды, сформированные из поволжских немцев-колонистов. Менее всего пугачевская армия, обучаемая и руководимая профессионалами, управляемая Военной коллегией, походила на разинскую банду или казацкую вольницу. И если бы Пугачев не потратил столько сил на бесплодную осаду Оренбурга, эта армия могла и дойти до Москвы, где способных оказать ей сопротивление войск попросту не было…
Во все времена и во всех странах хватало «народных самородков», однако в истории Емельяна Пугачева все складывается очень уж гладко, подозрительно гладко. Две жизни Пугачева – казака и вождя – определенно не стыкуются. До некоторого момента перед нами – заурядный человек, ничем особенным себя не проявивший, на войне не поднявшийся выше хорунжего, а после то срывавшийся в бродяжничество, то устраивавший глупые авантюры. Совершенно бесцветная личность.
И вдруг все меняется – в считанные недели этот бродяга сумел обаять не столь уж доверчивых казацких старшин, подозрительно легко разбить довольно крупные воинские соединения, обрасти пленными офицерами, ссыльными иностранцами, немцами-волонтерами, создать эффективные органы управления вроде Военной коллегии..
Случаются, конечно, чудеса – но не до такой же степени! Человек, действовавший в одиночку, сам по себе, ни за что не добился бы подобного, даже десятой доли. Самозванцев на Руси хватало и до Пугачева – но мало-мальски серьезных результатов добивались только те, за которыми кто-то стоял.
Кто же стоял за Пугачевым и был мозгом предприятия? Те самые казацкие старшины? Но и им вряд ли было бы по плечу такое дело, требовавшее не просто ума и воли, а определенных знаний и навыков. Версия о «самородках» выглядит чересчур наивной.
Тогда?
До сих пор в точности неизвестно, что делал Пугачев во время своего не столь уж короткого пребывания в Жечи Посполитой. Известно лишь, что он поддерживал связи с раскольниками, обитавшими во множестве в местности под названием Ветка на территории Литвы. По некоторым данным, именно староверы смогли похитить в Петербурге и переслать Пугачеву одно из четырех знамен, когда-то принадлежавших голштинской гвардии Петра III.
Любопытно, что первые манифесты «государя императора Петра Федоровича» отнюдь не предусматривали поголовного истребления дворянства. Пугачев обещал лишь отобрать у крепостников земли и крестьян, а взамен платить им «большое жалованье». Лишь позже, во времена крупных неудач, Пугачев призывает вырезать дворян поголовно…
Какое бы то ни было тщательное расследование осложняется тем, что материалы по пугачевскому бунту до сих пор, мягко говоря, малодоступны, а обширных работ, основанных на документах, в пределах досягаемости попросту нет. Даже пушкинская «История пугачевского бунта» малодоступна. Что таят архивы, остается лишь догадываться – вместо публикации документов историки до сих пор отделываются байками об особенно удачных каламбурах плененного Пугачева и тому подобных мелочах.
А ведь что-то должно сохраниться! Невозможно представить, что екатерининская Тайная экспедиция не допрашивала самым подробным и тщательным образом того же Падурова, других офицеров, служивших у самозванца, поляков, немцев, казацких атаманов. Все это просто обязано было фиксироваться на бумаге. Масса документов российской тайной полиции доекатерининских времен прекрасно сохранилась[91]. Значит, где-то лежат и пухлые папки с протоколами допросов пугачевцев…