"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Картрайт помолчал, и сказал, — тихо и твердо: «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос».

— Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? — услышал он, как кто-то продолжает цитату, и, поклонившись, сказал: «Лекция окончена».

Студенты, переругиваясь, выходили из аудитории, а он, тяжело дыша, подумал, что еще немного — и его лишат не только звания профессора, но и самой возможности выступать публично.

— Ничего, — усмехнулся про себя Картрайт, — поеду в Женеву, или Антверпен. Там свободней.

— Профессор, — вдруг услышал он тот самый голос, что сказал про храм Божий.

— Да, — он открыл глаза.

Высокий, широкоплечий мужчина, с повязкой на одном глазу, сказал, серьезно глядя на него:

«Если можно, я бы хотел с вами поговорить».

Они сидели у камина в маленькой, заваленной книгами и рукописями комнате.

— Сэр Стивен, — Картрайт помолчал, — вы же понимаете, что вам нельзя будет открыто признаться в ваших убеждениях. Хоть вы и любимец королевы, но все, же нас пока что считают еретиками, и не похоже на то, чтобы это положение хоть как-то изменилось.

— Я вон, — он обвел рукой кабинет, — каждый день жду распоряжения собирать вещи. Но я-то могу уехать на континент, а вы куда уедете, если что?

Степан вспомнил слова Матвея Башкина: «Грызем себя и терзаем, остается только и смотреть, чтобы не съели друг друга. Иисус разве это заповедовал?»

— Иисус заповедовал человеку жить праведно, — ответил Воронцов. «По крайней мере, я так понимаю. Где же грех в том, что я хочу следовать заповедям Божьим? Если выбирать между жизнью с Иисусом и жизнью с почестями, то я давно уже выбрал первое».

Картрайт помолчал, глядя на огонь. «Давайте так, — сказал он. «Я на днях еду в Лондон.

Джон Фокс, автор «Книги мучеников» — знаете вы его?»

— Да, — Степан кивнул. «Я ходил на его проповеди в соборе святого Павла в прошлом году».

— Он сейчас редактирует новое издание Евангелий на английском и просил меня просмотреть рукопись. Приходите к нам — мы выслушаем ваше признание, — Картрайт улыбнулся. «Вам будет трудно, — как было трудно нам всем вначале, — но потом станет легче, — это я вам обещаю».

— Моя жена, — вдруг сказал Воронцов.

— Муж есть глава жены, как и Христос, глава Церкви, — повернулся к нему Картрайт.

— Поговорите с ней, — мягко и терпеливо, конечно, ведь сказано: «Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: тот, кто любит свою жену любит самого себя». Ей не нужно приходить — вы сами можете ее выслушать. А потом мы сможем благословить ваш брак».

— Хорошо, — вздохнул Степан. «Спасибо вам».

Картрайт вдруг подумал, что так оно, наверное, и было, во времена Иисуса — люди просто чувствовали правду, и шли за ней.

— Но как же? — Маша смотрела на него широко раскрытыми, дивными черными глазами.

«Только воскресенье, и все? А Рождество и Пасха?».

— В Евангелиях не сказано ни про Рождество, ни про Пасху, — мягко ответил Степан. «Сказано:

«Я был в духе в день воскресный».

— А исповедь? — взглянула на него жена.

— Ну как можно исповедоваться кому-то еще, кроме Бога? — Воронцов улыбнулся. «Ты же у меня умная женщина, Машенька, подумай сама — зачем человеку преграждать путь к Всевышнему? Кто лучше Его знает, что у тебя на душе?»

— Это так, — серьезно сказала Маша. «Я сама об этом думала, Степа. Хорошо, а что с причастием?».

— Конечно, оно есть, — ответил ей муж. «Только общее для всех, потому что Иисус всех называл братьями — как же можно тогда подходить к кому-то за причастием, напротив, — в нем все должны быть равны».

— А как же это будет? Ведь мы же уже крещены и повенчаны — надо еще раз? — Маша прикусила губу.

— Нет, что ты, — успокоил ее муж. «Просто надо прийти и рассказать о том, что ты думаешь и чувствуешь, о своих грехах, обо всем. Как Господь принес тебе избавление, и спас тебя. Ну и, конечно, жить по заповедям».

— Это тяжело, — вдруг вздохнула жена. «Вот так признаваться».

— Однако нужно, — Степан посмотрел на нее и сказал: «Но это только мне».

— А я? — обеспокоенно спросила Маша.

— Я тебя выслушаю, — он улыбнулся. «Я же глава семьи, этого достаточно. А потом наш брак можно будет еще раз благословить — здесь, дома».

— Можно, я почитаю? — спросила вдруг Маша, и, потянувшись, достала с полки Библию. «Я тогда у себя пока посплю, ладно? Я просто долго читать буду, не один вечер, — она улыбнулась, почему-то, — смущенно.

Воронцов вдруг подумал, что каждая ночь без нее — особенно сейчас, когда она рядом, — невыносимо мучительна. «Любящий свою жену любит самого себя», — вспомнил он, и ответил: «Ну конечно, радость моя».

Она пришла через несколько дней к нему в кабинет, и села на краю кресла, сцепив белые, — будто мрамор, пальцы. Он посмотрел на нее и заметил, что на ней — совсем скромное платье, и волосы не распущены по плечам, а заплетены в косы. На шее был тот самый, простой медный крестик, с которым она вошла в его дом. Даже кольца исчезли — осталось только одно, то, которое он надел ей перед алтарем святой Елены — тонкая полоска золота.

— Степа, — сказала она, внимательно посмотрев на него, — ты ведь сам еще не говорил, ну… — она указала головой на дверь.

— Нет, — он устало потер лицо руками. «Мне, Машенька, все же не двадцать, как тебе, а четвертый десяток. Вот, — он кивнул на бумаги на столе, «надо все записать сначала, так легче».

— Я долго думала, Степа, и я готова, да — она взглянула прямо на него, и Воронцов вспомнил, как они сидели в соседней комнате вечером, читая стихи, — давно, четыре года назад.

— Я сначала хочу тебе кое-что сказать, — он помедлил. — Хоть королева ко мне и благоволит, хоть мы, — благодаря Господу, — и не бедствуем, но все в руке Божьей. Сама знаешь, кем я был на Москве, и с чего мне пришлось начинать, когда я бежал оттуда.

Так вот, Маша — помнишь же, говорили мы с тобой, что за веру людей сжигали — и здесь, на этой земле тоже, и еще совсем недавно. С помощью Господней то время не вернется, но все равно — пока, к сожалению, многие называют нас еретиками.

Решай — по пути ли тебе со мной. В этом я не могу тебя обязывать, хоть Иисус и учил, что как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Но вот здесь каждый человек должен сам выбирать».

— Ну как же мне может с тобой быть не по пути? — улыбнулась она. «Сказано же: «и будут двое одна плоть». Раз мы с тобой плоть едина, то и дорога у нас одна. Выслушай меня, пожалуйста».

В конце она плакала, и, он, как бы ему не хотелось, не мог ее утешить — с этими слезами она должна была справиться сама.

— Степа, — сказала она, успокоившись, «я хотела тебя попросить. Ты можешь, — она замялась, — подождать, пока благословят наш брак?»

— Я должен, — сказал он.

Он переступил порог маленькой комнаты, и взглянул на тех, кто сидел перед ним.

— Как ваша жена? — спросил его Картрайт.

— Все хорошо, — Степан чуть улыбнулся. «Но ей было тяжело, конечно». Он внезапно подумал о том, что предстояло ему сейчас, и ощутил, как холодеют его пальцы.

Он посмотрел прямо им в глаза, вздохнул и начал говорить.

Воскресная проповедь читалась в простой, пустоватой комнате — только небольшая деревянная кафедра да распятие на беленой стене.

Маша оглянулась — здесь были разные люди, и женщины вокруг нее были разные — от совсем бедных, до тех, у кого, как у нее, платья, — хоть и скромные, — были из хорошей ткани, и руки — не утомлены работой.

Джон Фокс, — по дороге сюда Степан рассказал ей, кто это, — выбрал для проповеди знакомый ей наизусть отрывок из послания апостола Павла к Ефесянам.

— Никто, кроме Иисуса, не может быть главой церкви, — сказал Фокс, глядя на общину. «Ни один человек не может сказать: «Я ближе к Христу, чем ты», ни один человек не имеет права ставить себя выше других людей. Любой из нас может взойти на эту кафедру и говорить с нее, ибо в каждом человеке живет дух Божий».