История Спарты (период архаики и классики) - Печатнова Лариса

Точно так, же, как Феримен, вел себя наварх 412/11 г. Астиох. Своим бездействием спартанский флот был обязан именно Астиоху. Как сообщает Фукидид, "Астиох, будучи подкуплен, даже начал с Тиссаферном тайные переговоры, предлагая ему свои услуги...". Продажность Астиоха была столь велика, что "ради собственной выгоды" (ejpi; ijdivoi" kevrdesi) он готов был даже посадить на голодный паек весь свой флот, "вяло возражая против уплаты жалованья воинам не полностью" (VIII, 50, 3).

Наварх 410/9 г. Пасиппид был отстранен от командования за то, что по наущению Тиссаферна изгнал с Фасоса лаконофильскую партию (Xen. Hell. I, 1, 32). Ксенофонт, единственный автор, который сообщает об этом факте, ничего не говорит о том, получил ли Пасиппид взятку от персидского сатрапа. Но Ксенофонт вообще старательно избегает любых сюжетов, показывающих спартанцев в невыгодном свете. Коррумпированность спартанского генералитета относилась именно к таким сюжетам. Но, судя по тому, что Пасиппида судили и он был вынужден бежать из Спарты, взятка от Тиссаферна, по-видимому, имела место.

Преемник Пасиппида, наварх 409/8 г. Кратесиппид также не избежал обвинения в коррупции. Правда, он получил деньги уже не от персов, а от изгнанных с Хиоса олигархов за то, чтобы силой вернуть их на родину. Диодор прямо говорит, что Кратесиппид взял деньги (ХШ, 65, 3-4). Таким образом, олигархический переворот на Хиосе был осуществлен благодаря продажности спартанского наварха.

История с навархами Пасиппидом и Кратесиппидом, из которых один изгонял местных олигархов, а другой их возвращал, свидетельствует об отсутствии каких-либо принципиальных моментов в их политической ориентации. Эти адмиралы, используя свое служебное положение, заботились исключительно о собственных приватных интересах, ничего общего не имеющих с интересами их родины. Многие состояния в Спарте, по-видимому, берут свое начало с взяток, полученных спартанским генералитетом в последнее десятилетие Пелопоннесской войны.

В самом конце Пелопоннесской войны, когда денежный поток в Спарту намного увеличился, соответственно усилилось взяточничество и казнокрадство. Для древних водоразделом между "хорошей" и "плохой" Спартой стал именно этот период: "Начало порчи и недуга Лакедемонского государства, - пишет Плутарх, - восходит примерно к тем временам, когда спартанцы, низвергнув афинское владычество, наводнили собственный город золотом и серебром" (Agis 5, 1).

С каким размахом крали казенные деньги при Лисандре, видно на примере Гилиппа, прославленного спартанского военачальника, героя сицилийской кампании и личного друга Лисандра. Он попытался украсть у государства огромную сумму в 300 талантов из тех полутора тысяч, которые ему были доверены Лисандром (Diod. XIII, 106, 8-10). Дата этого инцидента, вероятнее всего, - середина лета 404 г., когда Лисандр был еще на Самосе (Plut. Lys. 16). О деталях этой истории сообщают Диодор и Плутарх (Ксенофонт, естественно, опускает этот позорный для реноме Спарты и ее генералов случай). Приведем рассказ Плутарха: "Покончив с этим (с устройством дел в Афинах), Лисандр сам отплыл во Фракию, оставшиеся же деньги, дары и венки... отправил в Лакедемон с Гилиппом... Про него рассказывают, что он расшил мешки по нижнему шву, взял из каждого значительную сумму и затем зашил мешки снова, не зная того, что в каждый мешок была вложена записка с указанием суммы, в нем находящейся. Прибыв в Спарту, он спрятал похищенное под черепичной крышей своего дома, а мешки передал эфорам, обратив их внимание на печати. Вскрыв мешки, подсчитав деньги и обнаружив расхождение между суммой и запиской, эфоры пришли в недоумение. Слуга Гилиппа навел их на след, загадочно сказав, что в черепичнике спит много сов. Как известно, на большинстве монет того времени под афинским влиянием была вычеканена сова" (Lys. 16). Стоит отметить, что Гилипп оказался потомственным казнокрадом, следовавшим "доброй" семейной традиции. Ведь в 446 г. его отец Клеандрид был уличен в получении взятки от Перикла. Когда дело было раскрыто эфорами, Гилипп бежал и заочно был приговорен к смерти (Diod. XIII, 106, 8-10; Posidon. ap. Athen. VI, 234 a; Plut. Lys. 16-17).

После того как лихорадка обогащения охватила всю Спарту, и даже такие незаурядные личности, как Гилипп, оказались уличенными в коррупции, был принят компромиссный закон, допускающий ввоз и хранение иностранной валюты, но только для государственных целей и под государственным наблюдением. Частным лицам за хранение золотой и серебряной монеты в собственных домах грозила смертная казнь (Plut. Lys. 17)[024_143].

По этому закону в 403 г. Форак, гармост Самоса (Diod. XIV, 3, 5) и друг Лисандра, был отрешен от должности и приговорен к смертной казни. Фораку вменялось то, что он держал у себя дома (в частном владении - ijdiva/) деньги вопреки только что принятому закону (Plut. Lys. 19). Дело Форака было единственным, которое и в древней (например, у Плутарха), и в современной историографии трактуется как часть атаки на Лисандра[024_144]. Выбор же правонарушения, в котором обвинили Форака, конечно, не случаен. В этот период преступления, связанные с получением взяток и хранением иностранной валюты, были, по-видимому, самыми распространенными видами правонарушений. Правда, по словам Плутарха, даже с помощью этого страшного закона "лаконскому правительству не удалось сохранить в душах граждан бесстрашного равнодушия к деньгам: всем внушено было стремление к богатству как к чему-то великому и достойному" (Lys. 17).

Отсутствие собственной чеканной монеты (Plut. Lyc. 9, 1-6), с одной стороны, и монополия государства на накопление и хранение денег[024_145]- с другой, привели к неизбежному результату - повсеместному стремлению граждан обойти "неудобные" законы. В нашей традиции имеется целый ряд примеров того, как ловко богатые спартиаты обходили закон, запрещавший частным лицам пользоваться драгоценными металлами. Источники сообщают, что они помещали свои капиталы за границей, например в Аркадии (Posidon. ap. Athen. VI, 233 e-f), хранили их в виде вкладов в храмовые кассы (Plut. Lys. 18; Ages. 19), а также тайно прятали в своих домах (cp.: Plat. Resp. VIII, 548 a)[024_146].

Об одном из таких способов рассказывает Посидоний у Афинея (VI, 233 e-f). По его словам, богатые "лакедемоняне, которым обычай запрещал ввозить в Спарту и хранить там золото и серебро... отдавали его на хранение своим соседям аркадянам", возможно, как полагает Н. Д. Фюстель де Куланж, через подставных лиц[024_147]. В качестве зарубежных банков использовались, как правило, храмовые центры как в Пелопоннесе, так и вне его. Чаще всего спартанцы хранили деньги у жрецов храма Афины Алеи в соседней Тегее[024_148]. Тесная связь Спарты и Дельф предполагает, что дельфийские жрецы также могли выступать в роли банкиров для спартанской элиты (Plut. Lys. 18; cp.: Ages. 19). Так, например, в Дельфах, возможно, хранил свои сбережения Лисандр. Плутарх называет даже точную сумму вклада[024_149] Лисандра - 1 серебряный талант, 52 мины и 11 статеров. При этом Плутарх замечает, что данная информация никак "не согласуется с единодушным свидетельством о его бедности" (Lys. 18, 3).

Спарта на рубеже V-IV вв. считалась самым богатым после Персии государством (Plat. Alc. I 122 c), а ее полководцы и гармосты - самыми наглыми грабителями и взяточниками. При этом богатство распределялось настолько неравномерно, что Спарта среди всех греческих государств отличалась самой большой диспропорцией между богатством и бедностью (ajnwmaliva kthvsew", - как пишет Аристотель). Причем эта диспропорция относилась не только к частным гражданам, но и к государству в целом. По словам Аристотеля, законы Ликурга привели к совсем другим результатам, чем планировал законодатель: "государство он сделал бедным денежными средствами, а частных лиц - корыстолюбивыми" (Pol. II, 6, 23, 1271 b).