Война. 1941—1945 - Илья Эренбург

Выпал снег. Он прикрыл раны земли. Но еще страшнее бездомным в такие ночи. Ведь сгорели полушубки, теплые платки, валенки.

И Карл Петерс радуется: он обрек стариков и ребятишек на пытку.

Напрасно гитлеровцы пытаются в газетах говорить о военном значении «зоны пустыни». Подожженные деревни не остановили русских танков, которые прошли от Льгова до Житомира. Красная Армия привыкла ночевать в лесах: спокойней — нет мишени для вражеской авиации. Русские солдаты тепло одеты. Они обойдутся без изб. Погибнут старухи и дети.

В этом весь пафос гитлеровской Германии: мучить беззащитных.

Украина славилась яблоками. Я видел срубленные и спиленные плодовые сады. Военное значение? Какая глупая шутка! Срубить в селе сто яблонь — это и задержит Красную Армию?

Я видел тысячи молочных коров, застреленных немцами. Корова — опора крестьянской семьи. Есть корова, — значит, сыты дети. Немцы не могли угнать скот: не было времени. Автоматчики расстреливали коров. Вспомним, как после Версальского мира немцы негодовали: у них забирали коров, тем самым лишая молока немецких детей. Теперь немцы убивают коров. Страшное впечатление оставляют эти расстрелянные стада, эти рыжие пятнистые коровы с лопнувшими животами. Неужели убийство коров, овец, свиней может задержать Красную Армию? Ведь корова — это не цистерна с горючим. Но коровы — это молоко для детей. «Смерть русским детям!» — кричит Карл Петерс.

В Чернигове были церкви одиннадцатого века. О нас часто говорят в Америке: «молодая страна». Но у нас за плечами длинная история. В городах Руси цвела культура — наследница Эллады. Чудесные церкви Чернигова пощадило время: девять веков они простояли. Гитлеровцы их сожгли в девять минут.

Отступая, фашисты убивают людей. В этом тоже нет «военного значения»: они убивают женщин, подростков, стариков. Прежде они угоняли население. Теперь они торопятся, да и слишком близко до Германии — некуда угонять народ. Ко всей крови, пролитой ими прежде, прибавляется новая. Огромные области опустели, как лес осенью. Гитлеровцы убивали всех евреев. Они убивали стариков. Они брали грудных детей и ударяли их головой о дерево или о столб. Они закапывали полуживых. В Пирятине мне рассказывал украинец Чепурченко, как его заставили засыпать могилу. Из этой могилы поднялся ездовой Рудерман с глазами, налитыми кровью, и закричал: «Добей!» Я вправе сказать, что немцы в тот день убили не только Рудермана, но и Чепуренко. Во всей Украине, очищенной от немцев, не осталось больше одной сотни евреев, которые прятались в лесах. Это убийство народа. Гитлеровцы убили всех цыган. Они убивали русских, белорусов, украинцев. Они убивали целые села.

О чешском поселке Лидице говорил весь мир. Но ведь у нас сотни и сотни таких Лидице.

И вот, уходя, напоследок, фашисты убивают всех, кто попадается им на глаза. Крестьяне убегают в леса и тем спасаются.

Если у гитлеровцев мало времени, они взрывают и жгут с разбором. Они оставляют старые домишки. Они жгут школы, больницы, музеи, новые, хорошие здания. Трудно было это построить. Люди себе во многом отказывали, верили: «Построим, и начнется счастливая жизнь». Каждый камень как будто отрывали от сердца. Кто не поймет, что значит в селе первый родильный дом и первая школа? И вот все это передо мной — щебень, мусор, зола. А Карл Петерс кричит: «Тотальная война в высшем, совершенном ее виде».

«Может быть, это пропаганда?» — пожалуй, спросит недоверчивый читатель, и слово «пропаганда» он произнесет так, как говорят «реклама». Но какой товар я рекламирую? Я говорю о человеческом горе. Я не могу спокойно спать после этой поездки, я вижу пепел, больные тени и небытие. Я слышу рассказы: «А когда их зарыли, земля еще двигалась…»

Моя шинель пропахла дымом, и этот запах меня преследует, как галлюцинация.

Я читал бесстыдные рассуждения одного немецкого журналиста. Он уверяет, что «русские в 1941 году, отступая, тоже уничтожали здания». Да, я помню крестьян, которые, убегая от немцев, сжигали хаты. Это были их хаты. Никогда Красная Армия, отступая, не уничтожала городов или сел. Но если русские взрывали свои заводы или жгли свои дома, это было их святым правом. Карл Петерс жжет чужие дома в чужой стране и при этом радуется: у русских детей больше нет крова.

Есть люди, которые думают, что в этих злодеяниях повинны только единицы или сотни, Я хотел бы так думать: спокойней сохранить полную веру в человека. К сожалению, это не так: в преступлениях, которые я видел, повинны сотни тысяч и миллионы.

Гитлеровские солдаты не только тщательно выполняют приказы об уничтожении, они делают это с душой, они вносят в это инициативу, воображение, пыл. Немногие перебежчики, с которыми мне привелось беседовать, говорят: «Война проиграна», или «Я хочу жить», или «У меня семья». Они не говорят о своем возмущении зверствами. Они не думают о чужих семьях на пепелище. Их увел от Гитлера страх, а не совесть. Это не те праведники, ради которых господь пощадил Содом и Гоморру, это попросту трусы.

Я хочу думать, что у факельщиков не найдется сентиментальных защитников, что виновных посадят на скамью подсудимых, что миллионы солдат, превративших Европу в «зону пустыни», будут десять лет дробить камни и рубить лес. Может быть, они восстановят города. Но они не воскресят мертвых. И они не воскресят в моем сердце прежнего доверия к человеку. Я видел землю после гитлеровцев, и этого мне не забыть.

Приветствия

До Гитлера немцы, встречаясь, говорили «доброе утро», или «добрый день», или «добрый вечер». После воцарения фюрера утро, день и вечер явно перестали быть добрыми, и немцы ввели новый вид приветствия: «Хайль Гитлер». Три года тому назад, находясь в Берлине, я ежеминутно слышал это рявканье. Метрдотель встречал посетителей ресторана приветствием: «Хайль Гитлер! Хорошего аппетита». Аппетит у немцев действительно неплохой. Можно было услышать: «Хайль Гитлер! Карл привез из Голландии сыр…», «Хайль Гитлер! Говорят, что вам привезли чулочки из Парижа…», «Хайль Гитлер! Курт пишет, что скоро они будут в Лондоне…».

С тех пор многое изменилось. Немцы помрачнели. Они даже забыли, как им надлежит здороваться. Газета «Лихтенфельзер тагеблат» в № 167 негодует: «Осторожные люди, которые не думают о спасении рейха, вместо «Хайль Гитлер» говорят «доброе утро» или «добрый день». Газета наставляет: «Конечно, в годы побед не так уж трудно было восклицать «Хайль Гитлер». Это было время, когда фюрер полными руками сыпал нам благоденствие. Но сегодня фюрер ничего не может нам дать, сегодня он вынужден требовать от каждого из нас жертв. Именно сегодня каждый национал-социалист должен кричать, наперекор всему, «Хайль Гитлер».

Провинциальный журналист довольно откровенно показал психику своих соотечественников. Когда фюрер швырял немцам датское сало, французскую колбасу и литовскую полендвицу, немцы вопили «Хайль Гитлер». Теперь они стараются не поминать Гитлера: и без того тошно. Представьте себе такие изящные обороты: «Хайль Гитлер! Наш дядюшка замерз у Сталинграда»… «Хайль Гитлер! Моя сестра сгорела при налете на Гамбург»… «Хайль Гитлер! Сегодня наши войска снова отступили на тридцать километров…»

Среди немцев начинает приобретать право гражданства новая форма приветствия, предназначенная для экспорта: «Гитлер капут». Произнося эти слова, немцы подымают уж не одну, а две руки. Вполне возможно, что и журналист из «Лихтенфельзер тагеблата», когда его в порядке сверхтотальной мобилизации отправят на восток, тоже крикнет «Гитлер капут». Что касается «осторожных» немцев, которые шепчут «добрый день», мы можем сказать: ошибка — недобрый день занимается над страной разбоя.

24 ноября 1943 г.

Земля Пирятина

6 апреля 1942 года в городе Пирятине Полтавской области немцы убили тысячу шестьсот евреев — стариков, женщин и детей, которые не могли уйти на восток.

Почему немцы убили евреев? Праздный вопрос. Они убили в том же Пирятине сотни украинцев. Они убили в селе Клубовка двести белорусов. Они убивают в Гренобле французов и на Крите греков. Они должны убивать беззащитных, в этом смысл их существования.

Евреев вывели на гребенскую дорогу. Их довели до Пироговской левады в трех километрах от Пирятина. Там были приготовлены поместительные ямы. Евреев раздели. Немцы и полицейские тут же делили женские и детские вещи. Загоняли в яму по пять человек и стреляли из автоматов.

Я не умею говорить о казни грудных младенцев, у меня нет для этого слов. Я хочу сейчас рассказать о муках Петра Лаврентьевича Чепурченко. Его пригнали в три часа дня. С ним пригнали свыше трехсот жителей Пирятина. Им дали лопаты. Они видели, как немцы убивали детей. В пять часов дня офицер скомандовал: «Засыпать». Из ямы раздавались крики, стоны. Под легким слоем земли полуживые люди шевелились, и Чепурченко говорит: «Шевелилась земля…»