Порфира и олива - Жильбер Синуэ

— Разумеется, — продолжал между тем Эклектус, — однако вспомни, какая гражданская война раздирала Империю после смерти Нерона. Вот уж чего нужно избежать любой ценой.

Префект преторских когорт подумал немного, потом заметил:

— Лучше всего было бы прибегнуть к тому же решению, что избрал старый император Нерва. Он, когда понял, что долго не протянет, в качестве своего преемника указал на офицера, под началом которого находилась одна из основных армий Рима. Из уважения к военной силе никто не посмел оспаривать законность этого выбора.

— А ты подумал, какой военачальник сгодится для этой роли? У тебя на уме кто-то определенный?

Эмилий нервно разгладил морщинку на тоге. Между тем до его собеседника вдруг дошло, что они сейчас ни больше, ни меньше как намечают, пока в общих чертах, план государственного переворота. Да к тому же пора, пожалуй, впрямь настала. И он ответил:

— Да. Септимий Север командует дунайскими легионами. К тому же он, как и мы, уроженец Африки, а это нам тоже на руку.

Эклектус поморщился:

— Я бы с тобой согласился, если бы был уверен, что сенат поддержит его кандидатуру. Увы, это более чем сомнительно.

— Должно найтись какое-нибудь средство это уладить!

— Я того же мнения. К тому же могу предположить, что и в сенате подумывают о той идее, которую ты только что высказал.

— Ты о чем?

— О том, что нам бы не помешал новый Нерва. Претендент достаточно почтенный, чтобы все могли признать его. И достаточно в летах, чтобы самому вскоре подыскать себе преемника.

Жесткие черты Эмилия смягчила улыбка:

— Узнаю изощренный ум... истинного египтянина. Кто же твой кандидат? Постой, дай мне самому догадаться... старик Помпеанус?

— Ошибка. Ведь он дал Марку Аврелию слово бдительно оберегать Коммода. Нет, я бы скорее назвал другого его сподвижника: Пертинакса, лигурийца.

— Того, что сменил Фуска на посту префекта города? Но это же здесь человек новый.

— Бесспорно! Однако же он стяжал достаточно славы в сражениях с варварами и достаточно богатства, чтобы в сенате быть одним из первых.

— Допустим, — Эмилий вздохнул. — Но все это ничего не меняет в главном: мы все еще не добрались до ключевого вопроса — как устранить... препятствие?

— Еще вчера не было ничего проще. Теперь же, когда он решился перебраться в Лудус Магнус, это все равно, что, не закрывая лица, ринуться на штурм осиного гнезда.

— Проклятый сопляк! Подумать только: он почуял наш замысел даже раньше, чем мы о нем заговорили!

— Ну, не кипятись. Не думаю, что убийство императора, как бы его усердно ни охраняли, будет такой уж невыполнимой задачей, и заметь, что история этой страны со всей полнотой подтверждает мою мысль. Удобный случай — вот что нам требуется, Эмилий: случай и благосклонность провидения. Мы, чада Востока, умеем доверяться предначертаниям судьбы. Терпение...

Вечером того же дня дождь лил как из ведра, когда Эклектусу на пути к вилле Вектилиана встретился Иакинф.

— Стало быть, и ты тоже получил приглашение правителя? — молвил священник, увлекая его под сень балкона.

— Приглашение? От Коммода? Нет. Это Марсия меня позвала. — Иакинф нетерпеливо передернул плечами.

— Меня тоже. А ведь она никогда не позволяла себе отрывать нас от дворцовой службы. Вот почему я заключаю, что, вероятно, это исходит от Цезаря.

Дворцовый распорядитель покачал головой:

— Повторяю: ты заблуждаешься. Коммод отныне обосновался в Лудус Магнус.

— Что с того? Ему надо пройти всего десяток шагов, чтобы добраться до виллы Вектилиана. Ведь оба здания находятся на Целиевом холме.

Это замечание, казалось, встревожило Эклектуса:

— Если так, в наших интересах поторопиться.

И собеседники решительно шагнули под проливной дождь.

— Это правда — то, о чем болтают? — спросил Иакинф, зябко поеживаясь. — Ходят слухи, будто в день сатурналий Коммод собирается разъезжать по Риму с эскортом гладиаторов, одетый, как один из них.

— Так и есть.

— Властитель Рима якшается с теми, кого даже сами язычники клеймят позором! Ах! Когда же настанет царствие Божье?

Перед ними мрачной громадой воздвиглась вилла Вектилиана.

— Приговорены к смерти? Но почему, за что?

Иакинф, с посеревшим лицом, судорожно сжимал пальцы, снова и снова в смятении повторяя тот же вопрос.

— В отношении вас с Эклектусом, — смиренно отозвалась Марсия, — мне и самой кажется, что этот приговор трудно объяснить. Что до меня, это, верно, по слову святого Павла, говорил же он, что смерть — расплата за грех. Вся эта жизнь, полная разврата, бесконечные заблуждения... Или уж императору по каким-то таинственным причинам взбрело на ум, будто я для него опасна.

Иакинфа трясло, но усилием воли он унял дрожь. До сего дня священник чувствовал себя в безопасности, пусть относительной, благодаря тому, что был принят при дворе. Угроза мученической смерти всегда была для него лишь более или менее туманным умозрением, чем-то далеким от реальности. Ныне, когда эта мысль вдруг приобрела конкретность, его внезапно охватило ощущение собственной хрупкости: пастырь осознал, что он только человек. Тихим, почти робким голосом он произнес:

— Может быть, все же попытаться избежать такого конца...

Эклектус в молчании смотрел на него, и на память ему пришли слова Христа: «Дух бодр, но плоть немощна».

— Бежать, — уточнила Марсия, не одобряя и не порицая.

Словно бы ища оправдания, Иакинф продолжал:

— Вспомните Павла... Как бы там ни было, всякий раз, когда ему бывала ниспослана возможность избежать казни, он хватался за нее. Ничего унизительного не было бы в том, чтобы уподобиться ему.

— Иакинф прав, — в свой черед подтвердила Марсия. — Остается еще несколько часов. Можно покинуть Рим!

Дворцовый управитель немного поразмыслил. Он один не утратил того жестковатого достоинства, которое римляне называли «гравитас» — непреклонность. Он машинально потер пальцем нижнюю губу и в конце концов заявил:

— Не получится. По крайней мере, для тебя, Марсия, это исключено. Коммод пустит по твоему следу всех шпионов Империи, а тебя вся Италия знает в лицо. В моем случае положение окажется, в сущности, почти таким же. Шанс проскочить сквозь петли сети есть только у тебя, Иакинф.

Священник выпрямился, теперь его лицо выражало твердую решимость:

— Да, признаться, мучения меня страшат. Но еще больше я боюсь трусливого прозябания. Без вас я никуда не уеду.

Наступило молчание, потом он пробормотал:

— Может быть, существует другое решение?

— Один выход действительно есть: убить императора.

— Что ты говоришь? — вырвалось у Марсии.