Вознесение : лучшие военные романы - Александр Проханов

Парусинский любовался гостями, как мастер любуется своими изделиями. Гостиная, обитая сухим душистым деревом, светильники, со вкусом развешенные под толстыми потолочными балками, камин, сложенный из гранитных, слабо отесанных валунов, с чугунной решеткой, за которой пылало несколько огромных поленьев, — все это напоминало ему декорации, среди которых двигались большие, в рост человека, куклы, искусно сконструированные средневековым механиком, облаченные в пиджаки и бальные платья, с лицами телесного цвета, с моргающими глазами и говорящими ртами. Однако внутри, под одеждами, были спрятаны колеса, рычаги, маленькие шестерни, металлические мембраны с записанными звуками, пружины, нуждавшиеся в постоянном подкручивании. И если Парусинский видел, что какая-нибудь беседующая группа умолкала, в ней кончались темы или назревало разногласие, он тут же подходил, вставлял несколько острых фраз, давал разговору иное, дружелюбное направление. Подкручивал в изделии ослабевшие пружины. Бросал на каждого пучок разноцветных алмазных лучей, восполняя этим облучением невидимые батареи, вмонтированные в каждую говорящую и думающую куклу.

У пылающего камина он остановился ненадолго с секретарем американского посольства, худощавым, улыбающимся, с неопрятной богемной бородкой, в толстых очках, сквозь которые смотрели внимательные холодные глаза. Они чокнулись тяжелыми стаканами виски и оба посмотрели сквозь золотистый напиток и прозрачные кубики льда на рыжее жаркое пламя.

— Как вы полагаете, насколько сместится вектор российско-американских отношений при новом президенте? Ведь он, как я слышал, германофил, а это в любом случае означает, что он тайно недолюбливает Америку, — тщательно выговаривая русские слова, произнес секретарь.

— Когда Америку начнут любить, это будет значить, что она перестала быть сверхдержавой, — ответил Парусинский, дружески трогая собеседника за рукав и посылая ему в глаза волну алмазного света. — Уверяю вас, Майкл, наши отношения не ухудшатся. Полагаю, даже улучшатся. Новый президент будет тверд, предсказуем. От него будет исходить осмысленная политика. Америка наконец вместо больного капризного старца, все больше впадающего в паранойю, получит твердого, понятного партнера. Что касается обстрелов вашего посольства из гранатометов, я уверен, это не повторится.

— Верно ли, что у будущего президента развит комплекс Наполеона? Вы с ним часто видитесь. Он действительно держит на своем столе рядом с бюстом Петра Великого также бюст Наполеона?

— Как знать, быть может, он даже является тайным поклонником Сталина. В любом случае свое правление он посвятит строительству новой России, контуры которой лишь слабо заявлены в его первых публичных выступлениях. Сущность будет открыта только после победы на выборах.

— Вы уверены, что сохраните на него свое влияние и после победы на выборах? — Секретарь направил на Парусинского наблюдающие, увеличенные стеклами глаза, желающие увидеть за ответом истинный, глубоко замаскированный смысл. — Не станет ли он постепенно менять свое окружение?

— В политике все возможно, — Парусинский старался быть абсолютно прозрачным для собеседника, как стакан виски для рыжего каминного пламени. — Наши отношения строятся не на корысти, и не на симпатии, и даже не на тех услугах, которые я ему оказал. А на общности стратегии, на единстве государственной философии, где мы являемся единомышленниками и соратниками. Я полагаю, наши отношения будут только укрепляться. — И переходя к другой, интересующей его теме, Парусинский снова доверительно тронул локоть собеседника. — Могу я вам напомнить, Майкл, о моей просьбе? Вы обещали поговорить с директором московского бюро «Нью-Йорк таймс», чтобы они снизили критику моей скромной персоны. Быть может, сделали публикацию, снимающую с меня хотя бы часть той дурной репутации, которой я обязан моим врагам в Америке. Я в этом нуждаюсь, Майкл.

— Я говорил с моими друзьями в бюро. Это будет непросто. Но мы что-нибудь сделаем. Найдем для этого повод.

— Прекрасным поводом будет поездка на медвежью охоту. Приглашаю вас и директора бюро. Там, в непринужденной обстановке, перед сковородкой со свежей зажаренной медвежьей кровью мы найдем общий язык.

Они чокнулись и с поклонами разошлись. С каминной полки смотрели им вслед черные африканские маски, мексиканские идолы, вырезанные из темного обсидиана, китайские болванчики, выточенные из зеленой яшмы.

Парусинский перешел в зимний сад, отыскивая среди гостей своего друга Бейса, крупнейшего финансиста, владельца уникального заполярного комбината, который когда-то возводился сталинскими заключенными, а теперь питал своим уникальным металлом благосостояние предприимчивого банкира. В зимней оранжерее, было тепло и влажно. К стеклянному клетчатому потолку возносились пальмы. На их косматых стволах расцветали орхидеи, струились лианы. У корней, в бассейне, огромные, как зеленые тазы, плавали листья виктории. В темной воде лениво плавали экзотические рыбы. Среди глянцевитых цветущих деревьев перелетали разноцветные птички и порхали бабочки. За стеклами, озаренные оранжереей голубели сугробы, задумчиво сквозь стеклянные призмы взирали на пальмы подмосковные ели.

Бейс нюхал цветок, погрузив в его белую, с желтыми тычинками сердцевину свой большой фиолетовый нос.

— Ты как колибри, — пошутил Парусинский. — Тебя нужно внести в атлас птиц.

— Я уже внесен в атлас двадцати самых богатых людей России, которых, как пишет этот чертов американец, посадят при новой власти. — Бейс трогал свой большой чуткий нос, на котором желтела пыльца экзотического цветка.

— Американец прикусит язычок. А в России ты неприкасаем. Твой взнос в предвыборный фонд президента уступает только моему. Такое не забывается. Я думаю, ты можешь рассчитывать на приобретение морских терминалов для вывоза своих металлических чушек-свинушек. К тому же я обсуждал с министром обороны твое предложение использовать атомные подводные лодки для подледного перевоза твоих изделий в течение круглого года. Но это потребует денег.

— Деньги ждут, когда с лодок снимут эти дурацкие ракеты. Сегодня утром говорил с Рыжим Чубчиком, он обещал не увеличивать до весны тарифы на электричество.

— Ты скажи своему рыжему другу, что его поведение вызывает возмущение! — Парусинский зло оскалил неправильной формы зубы, стал похож на большую сердитую белку. — Либо он с нами, и тогда он делит весь риск игры и преимущества в случае победы. Либо не с нами, и тогда после победы он будет уничтожен! Либо он субсидирует президента, либо этих насекомых из «Яблока» и «Правых сил»! Мы дали ему управлять корпорацией, рассчитывая на дружбу, а не на предательство!

— Он с нами, уверяю тебя, — умоляющим голосом произнес Бейс.

Парусинский направил на его близкий нос пучок алмазного света, заставляя себя успокоиться.

— Ты ведь не сравнишь его с наглым и беспринципным Вовиком. Вот уж кто распоясался со своим телеканалом и сворой своих журналюг. Никогда не предполагал, чтобы один еврей мог портить столько крови другим евреям.

— Вовик возомнил себя евреем планетарных размеров и смотрит с презрением на нас, кто выбрал Россию своей единственной Родиной. Это кончится для него ужасно. Я обещаю тебе — сразу после выборов мы отключим его телеканал, а его самого для острастки посадим в какой-нибудь уютный следственный изолятор типа Бутырки, чтобы он поостыл от своего глобализма.

— Не будь к нему слишком строг. Не забывай, что он еврей.

— Есть еврей, а есть жид. Так вот, будь благородным евреем!

— Скажи, — Бейс, огорченный ходом беседы, решил изменить ее русло, — ты не выпускаешь из виду проблему чеченской нефти?

— Мой дорогой, я ничего не выпускаю из виду. Ни одна бомба не упала на нефтеперегонный завод и хранилище. Военные держат слово. Но потребуются вложения, деньги, нефтепровод разбит. Ты по-прежнему готов участвовать?

— Деньги ждут. Прогони Басаева, и мы построим новый нефтепровод.

Бабочка, нежно-желтая, с оранжевыми пятнами, села на плечо Бейса и замерла, сложив крылья.

— Она приняла тебя за цветок, — усмехнулся Парусинский. — Внесу тебя в атлас цветов. — Он удалился от друга, оставив его в тропических джунглях с оранжевой бабочкой на плече.

Парусинский переходил от одной группы к другой. Для каждой находил свою интонацию, шутку, ободряющее или деликатно укоряющее слово. Шутил с дамами, рассказывал анекдоты, услышанные в узких кремлевских кругах. Давал понять, что стол в трапезной, уставленный фарфором и хрусталем, темными винными бутылками и сверкающей водкой, готов к моменту, когда появится стремительный лимузин и главный гость вечера, несомненный будущий президент, почтит их своим посещением.