Ролан Барт. Биография - Тифен Самойо

Этому идеальному аспекту опыта длительного пребывания в чужой стране (представленному в статье о Лоти, которую счел «блистательной» Альтюссер, прочитавший ее в «Новых критических эссе» в 1972 году), вожделенному уходу в себя, развеивающему все страхи, противоречит гораздо более проблематичный аспект, связанный с неизбежными обязательствами. Перед отъездом Барт тщательно проработал три своих курса о Прусте, Жюле Верне и Эдгаре По, но вынужден подстраиваться к новой аудитории, сильно отличающейся от более подготовленной публики в Практической школе высших исследований. В Рабате это главным образом студенты, учащиеся на лиценциатов, или студенты второго цикла на семинарах. С февраля забастовки мешают проведению занятий. Ситуация еще больше обостряется в июле в момент неудачной попытки военного переворота в Схирате. Маоистские требования большинства студентов, которых поддерживают многие марокканские преподаватели и сочувствующие французские специалисты, снова приводят к триумфу речи, которая так мешала Барту в Париже в 1968 году. Присутствие в 1969/70 году на филологическом факультете дюжины китайских студентов создает условия для соперничества политических группировок, связанных с иностранными культурными центрами: советский центр и квартал возле апельсиновой рощи, в котором поселились китайские студенты, также оказываются главными местами сбора членов Союза марокканских студентов и центрами протестного движения. В синематеках советского и французского культурных центров также разражаются политические и идеологические дебаты[790].

То, что Барт не может, подобно Стендалю, свободно извлекать выгоду из избранной страны проживания, вызвано не столько личными решениями, сколько исторической трансформацией. Но его меланхолия – не только следствие зависимости и обилия обязанностей. Она также связана с тем, что он испытывает давление смерти; меланхолия превращает отказ от политической ангажированности из проявления эгоистического желания сохранить в неприкосновенности собственную индивидуальность в потерю интереса к внешнему миру, грусть, тоску. Поэтому в «Происшествиях», собранных из всего, что попало на глаза, повсюду фигурируют пятна, «пятно оранжевой грязи спереди», пятно на брюках «молочной белизны», «пятно, легкий след как будто от голубиного помета на капюшоне незапятнанной чистоты», «муха, начинающая смущать только спустя некоторое время», «грязь блошиного рынка», но кроме этого появляется цвет джелаб, «дикая роза в чашке чая с мятой» на базаре в Марракеше. Некоторые записи посвящены кратким приездам, проведенным в обществе друзей – Робера Мози, Франсуа Валя, Северо Сардуя, – и, возможно, были сделаны до 1969 года, например вот эта: «В Ито, среди широкого и благородного пейзажа, один из нас в шутку (это подчеркивается) дает изображение голой женщины (из какого-нибудь Play-Boy) юному Мохе, продавцу камней: улыбка, сдержанность, серьезность, отстраненность мальчика»[791]. В других говорится о времени, когда он преподавал, о студентах, преподавателях-французах. Но чаще всего сценки эти ценны не столько описываемыми обстоятельствами, сколько тем, что можно назвать пуантилизмом: момент и четко определенная точка реального, как раз и являющаяся тем, что в Camera lucida Барт определяет как punctum в фотографии: «Ибо оно значит в числе прочего: укус, дырочка, пятнышко, небольшой разрез, а также бросок игральных костей. Punctum в фотографии – это тот случай, который на меня нацеливается (но вместе с тем делает мне больно, ударяет меня)»[792]. То, что пронзается взглядом и что пронзает сердце стрелой в ответ: грязь, бедность, невзгоды, интерес, то, что цепляет и удерживает (сексуальность). «Происшествия» походят на моментальные снимки в том смысле, что в них нечто продлевается, как в фотографии. Это нечто – полная противоположность наслаждения. Это остаток, момент, в который реальность, обобщаясь, дереализуется. В этом мире возможностей, который открылся в Марокко и может предложить много молодых людей (разумеется, за деньги), Барта охватила настоящая лихорадка физического контакта. Момент письма, «заметок», как выразился один мальчик («Вы делаете заметки?»[793]), – это минута покоя, когда сохраняется лишь ясное, порой мучительное свидетельство о том, что было.

В Рабате Барт живет в съемной квартире возле вокзала. Мать и брат приезжают к нему в январе 1970 года. Мишель Сальзедо хочет воспользоваться случаем, чтобы дополнить знание иврита изучением арабского, и Барт знакомит его с преподавателем арабского с факультета. Они используют свободное время, чтобы попутешествовать по Марокко: Барт отвозит мать к корзинщикам в Сале, возит их обоих в Танжер, Азилах, Фес. В начале февраля Мишель уезжает обратно в Париж, и Барт, у которого из-за забастовок нет занятий, на короткое время тоже туда едет, чтобы заниматься рекламной кампанией «S/Z» и давать многочисленные интервью в связи с выходом книги (L’Express, Les Nouvelles littéraires, множество радиопередач). 20 февраля он в одиночку уезжает в Марокко, куда его приглашают прочитать «публичный курс», лучше сочетающийся с протестами, чем закрытые семинары или курсы, на которые допускаются только лиценциаты. Уже тогда Барт сообщает декану о своем желании досрочно прекратить контракт. Он чувствует, что его легитимность и функция снова поставлены под сомнение. Ему хочется уехать. Особенно бесполезным студенты считают его курс по Прусту, в котором видят образец господствующей классической французской культуры. Одно из их идеологических требований – отделить знание языка от того, что они считают насильно навязываемой колониальной культурой. В 1971 году в интервью Ги Скарпетте для журнала Promesse Барт возвращается к этому вопросу, всячески дистанцировавшись от данного требования: «В некоторых странах, до сих пор обремененных старым колониальным языком (французским), в настоящее время преобладает реакционная идея о том, что язык можно отделить от „литературы“, преподавать первый (как иностранный) и отказаться от второй (сочтенной „буржуазной“)»[794]. Но некоторые студенты высоко ценят семинары Барта: например, Абделла Бунфур, убежденный в необходимости оценить по достоинству марокканскую литературу (сегодня он крупный специалист по берберской литературе, профессор в Национальном институте восточных языков и цивилизаций), тем не менее извлек пользу из обучения у Барта и его разборов.

В конце февраля Барт совершает приятную поездку на юг Марокко с компанией друзей: Эрфуд, Мерзуга, Уарзазат, затем ущелье Тодга с Источником священной рыбы. Он посещает ущелья и пальмовую рощу в Тингхире, а по возвращении почти сразу уезжает в Париж в связи с выходом (менее чем через месяц после «S/Z») второй книги этого года, «Империи знаков». Он возвращается только 6 апреля, но все равно не может нормально вести занятия. Барт воспользовался этим, чтобы продолжить путешествие, на этот раз в одиночку, в другом регионе, отдавая дань туризму, хотя и является постоянно проживающим: Тарудант, Гулимин, рынок верблюдов. Обратно он едет через Эс-Сувейру, где останавливается в наемных бунгало. К нему приезжают французские друзья: Цветан Тодоров в мае, Северо Сардуй и Франсуа Валь в июле, а Анриетта Барт и Мишель