Невыносимая легкость бытия. Вальс на прощание. Бессмертие - Милан Кундера

— Скажите, пожалуйста, сестра Ружена дома?

— Нет, — сказал привратник. — Ключ висит здесь.

— Мне необходимо поговорить с ней, — сказал Якуб, — не знаете, где я мог бы найти ее?

— Не знаю.

— Недавно я видел ее с трубачом, сегодня вечером он дает здесь концерт.

— Да, я тоже слыхал, что между ними что–то есть, — сказал привратник. — Он наверняка репетирует сейчас в клубе.

Доктор Шкрета, сидевший на сцене за барабанами, увидел в дверях зала Якуба и поднял в знак приветствия палочку. Якуб, улыбнувшись ему, оглядел ряды стульев, где сидело с десяток фанатов (да, Франтишек, превратившись в тень Климы, тоже был среди них). Якуб сел на стул и стал ждать, не появится ли в зале медсестра.

Куда бы еще пойти поискать ее, раздумывал он. Она могла быть сейчас в самых разных местах, о которых он и понятия не имел. Может, спросить трубача? Но как спросить его? А вдруг с ней уже что–то случилось? Якуб только сейчас осознал, что ее возможная смерть будет совершенно необъяснима и убийца, убивший без мотива, не будет раскрыт. Так должен ли он привлекать к себе внимание? Должен ли он оставлять какие–то следы и возбуждать подозрение?

Но он тут же упрекнул себя. Имеет ли он право рассуждать так трусливо, если в опасности человеческая жизнь? Воспользовавшись перерывом между двумя номерами, он с заднего входа прошел на сцену. Доктор Шкрета радостно обернулся к нему, но он, приложив палец к губам, тихо попросил Шкрету выяснить у трубача, где сейчас может находиться медсестра, с которой тот час назад сидел в винном погребке.

— Что у вас у всех за дела с ней? — пробормотал Шкрета недовольно. Где Ружена? — крикнул он трубачу, но трубач, залившись краской, ответил, что не знает.

— Тогда ничего не поделаешь, — сказал в свое оправдание Якуб. Продолжайте играть.

— Нравится тебе наш оркестр? — спросил его доктор Шкрета.

— Потрясающе, — сказал Якуб и, сойдя со сцены, снова сел в один из рядов. Он знал, что все время ведет себя исключительно гнусно. Если бы ему и вправду важна была ее жизнь, он должен был бы забить тревогу и поднять всех на ноги, чтобы ее тотчас нашли. Но он пошел искать ее лишь затем, чтобы оправдаться перед собственной совестью.

Вновь в памяти возникло мгновение, когда он подал ей тюбик с ядом. В самом ли деле это произошло быстрее, чем он успел осознать? В самом ли деле все произошло помимо его сознания?

Якуб знал, что это неправда. Сознание его не спало. Он снова представил себе это лицо под желтыми волосами и понял: то, что он подал ей тюбик с ядом, было вовсе не случайностью (вовсе не сном его сознания), а его давней мечтой, которая уже долгие годы ждала случая и была так вожделенна, что в конце концов сама призвала его.

Он передернулся от ужаса и вышел из ряда. Снова побежал к дому Маркса. Но Ружены там все еще не было.

16

Какая идиллия, какое отдохновение! Какой перерыв в драме! Какой упоительный день с тремя фавнами!

Обе преследующие трубача женщины, обе его напасти сидят друг против друга, обе пьют из одной бутылки вино и обе одинаково счастливы, что они здесь и что не должны хотя бы какое–то время думать о нем. Какое трогательное единение, какое взаимопонимание!

Камила смотрит на этих трех молодых людей, к кругу которых она когда–то принадлежала. Она смотрит на них, словно перед ней негатив ее сегодняшней жизни. Погруженная в заботы, она видит перед собой полную беззаботность, привязанная к единственному мужчине, она видит перед собой трех фавнов, являющих бесконечное многообразие мужского племени.

Разговоры фавнов устремлены к очевидной цели: провести с двумя женщинам ночь, ночь впятером. Цель эта иллюзорная, ибо они знают, что муж Камилы здесь, но цель эта настолько заманчива, что они устремлены к ней, несмотря на ее недосягаемость.

Камила знает, к какой они устремлены цели, и отдается этой устремленности тем увлеченнее, что это лишь воображение, лишь игра, лишь искушение грез. Она смеется в ответ на двусмысленные речи, ободряюще шутит с незнакомой собеседницей и была бы непрочь, чтобы этот перерыв в драме длился как можно дольше, чтобы ей еще долго не пришлось видеть свою соперницу и не смотреть правде в глаза.

Еще одна бутылка вина, все веселы, все опьянены, но даже не столько вином, сколько этим странным настроением, этой жаждой продлить мгновение, которое вот–вот улетучится.

Камила чувствует, что под столом к ее ноге прижалась икра режиссера. Она вполне осознает это, но ногу не отставляет. Такое прикосновение устанавливает между ними двусмысленную кокетливую связь, но вместе с тем оно могло возникнуть и случайно и было столь малозначащим, что его не обязательно осознавать. Иными словами, это прикосновение помещено точно на грани невинного и бесстыдного. Камила не хочет перейти эту грань, но она радуется, что может задержаться на ней (на этой тонкой территории нечаянной свободы), и возрадуется еще больше, если эта волшебная линия продвинется дальше — еще к другим словесным намекам и другим прикосновениям и играм. Хранимая двусмысленной невинностью этой передвигающейся черты, она мечтает унестись в необозримое, все дальше и дальше.

Если красота Камилы, слегка раздражающая своей ослепительностью, вынуждает режиссера вести наступление неспешно, с оглядкой, то банальное очарование Ружены позволяет оператору действовать нахрапом и прямолинейно. Он обнимает ее за талию и лапает за грудь.

Камила смотрит на это. Как давно она не видела вблизи чужие непристойные жесты! Она смотрит на мужскую ладонь, которая прикрывает грудь девушки, мнет ее, теребит и гладит сквозь платье. Она смотрит на лицо Ружены, неподвижное, чувственное, покорное, инертное. Рука гладит грудь, время сладостно ускользает, и Камила чувствует, как к ее другой ноге прижалось колено помощника режиссера.

И тогда она говорит:

— Мне хотелось бы прокутить сегодня всю ночь.

— Черт