Правила виноделов - Джон Ирвинг

Гомер Бур поставил диагноз: у Вернона в голове незлокачественная опухоль, которая не растет, но постоянно раздражает в мозгу какой-то центр. «Сидит там и нервирует, как плохая погода», – подшучивал над Гомером пчеловод Айра Титком. Айре было шестьдесят пять, но на прицепе, в котором он возил ульи, стояли другие цифры – число пчелиных укусов за всю жизнь.

– Всего двести сорок один раз, – сказал он Гомеру. – А я вожусь с пчелами с девятнадцати лет. Значит, всего пять целых девять десятых укуса в год. Неплохо, а?

– Точно, – ответил Гомер, мысленно увернувшись от прямого удара в челюсть бейсбольным мячом, летящим с быстротой ножа в руке мистера Роза.

Гомер тоже вел свой счет: записывал карандашом числа любовных свиданий с Кенди (стирал старое, ставил новое) на обороте фотографии Уолли с экипажем «Ударов судьбы». Всего двести семьдесят, только на три десятка больше пчелиных укусов Айры. Гомер не знал, что и Кенди ведет счет, число 270 стояло на обороте другой фотографии, где она учит Гомера плавать. Фотография была как бы случайно забыта в туалетной, общей ее и Уолли. То ее загораживала коробка с салфетками, то шампунь. Туалетная была тесновата, Олив успела до болезни оборудовать ее: пустила вдоль стен металлические поручни, чтобы Уолли мог без посторонней помощи садиться на унитаз и залезать в ванну.

– Образцовая туалетная инвалида, – говорил Уолли. – Мечта обезьян, есть на чем повисеть.

Однажды тем летом, возвращаясь с пляжа, они остановились на спортплощадке начальной школы Сердечной Бухты. Уолли с Анджелом захотелось поупражняться на трапециях. Анджел очень ловко на них работал, а руки у Уолли были такие сильные, что он качался с обезьяньей силой и грацией. Они совершали головокружительные полеты и вскрикивали, как мартышки, приближаясь к машине, где их ждали Кенди с Гомером.

– Два наших ребенка, – сказал Гомер единственной женщине в его жизни.

– Да, наша семья, – улыбнулась Кенди, следя, как Уолли с Анджелом взмывают вверх и падают вниз.

– Полезнее, чем торчать у телевизора, – сказал Гомер; он всегда думал об Анджеле и Уолли как о больших детях.

Кенди тоже считала, что Уолли слишком пристрастился к телевизору. Это дурно влияло на Анджела, который охотно подсаживался к нему.

Уолли был без памяти от телевизора, даже подарил один Сент-Облаку. Гомер отвез его туда, но там телевизор принимал плохо, что, наверное, смягчало впечатление от слушаний комиссии Маккарти – первый сюжет, увиденный доктором Кедром на телевизионном экране.

«Слава богу, что было почти ничего не видно», – написал он Гомеру.

Сестра Каролина в этом году часто бывала в плохом настроении. Если американская армия и правда заигрывает с коммунистами, как утверждал сенатор Маккарти, ей сам Бог велит пойти служить в армию, говорила она.

Силясь разглядеть сенатора сквозь прыгающие строки и другие помехи, доктор Кедр пришел к заключению:

– По-моему, он выпивает. Держу пари, этот парень долго не проживет.

– Чем меньше, тем лучше, – припечатала сестра Каролина.

В конце концов было решено от телевизора отказаться, хотя сестра Эдна и миссис Гроган успели к нему пристраститься. Доктор Кедр заявил, что телевизор для детей хуже, чем религия. «Но, Уилбур, – протестовала сестра Эдна, – это не так вредно, как ваш эфир». Уилбур Кедр был, как всегда, непреклонен. И подарил телевизор начальнику станции: это изобретение как раз для таких придурков, будет чем забивать голову в перерывах между мельтешением вагонов. Уилбур Кедр был первым человеком в Мэне, давшим телевизору меткое определение «ящик для идиотов». В Мэн, а тем более в Сент-Облако, достижения цивилизации приходили с большим опозданием.

А Уолли вечерами не отрывался от телевизора, и Анджел подсаживался к нему, если Кенди с Гомером не протестовали. Уолли уверял, что передачи вроде слушаний комиссии Маккарти весьма поучительны. «Пусть Анджел знает, – сказал он, – что в стране существует угроза со стороны сбесившихся правых».

И хотя сенатор Маккарти после этих слушаний потерял поддержку миллионов людей, хотя сенат осудил его за неуважение к комиссии, разбиравшей его финансовые махинации, и оскорбительные выпады в адрес комитета, требующего вынести ему порицание, совет попечителей Сент-Облака был очарован сенатором. Миссис Гудхолл и доктор Гингрич взыграли духом: теперь есть куда жаловаться на сестру Каролину. Ее социалистические взгляды опасны, да и где гарантия, что она не принимает участия в движении красных? Того и гляди розовая зараза распространится на весь приют.

Появление в Сент-Облаке сестры Каролины на первых порах успокоило попечительский совет. Миссис Гудхолл была счастлива, что в приют влились-таки молодые силы. Можно вообразить себе ее гнев, когда выяснилось, что сестра Каролина заодно с доктором Кедром. Это подвигло ее поближе познакомиться с прошлым сестры Каролины. Послужной список безупречен, придраться не к чему, а вот политические взгляды медсестры вселяли надежду.

Сколько раз миссис Гудхолл напоминала совету: доктору Кедру за девяносто, он потенциальный гомосексуалист; и вот вам новая серьезная провинность: доктор Кедр взял работать в приют «красную» медсестру.

– Там одни старухи, им можно внушить что угодно, – пугала совет миссис Гудхолл.

Доктора Гингрича давно восхищали немыслимые виражи фантазии миссис Гудхолл. Его все еще волновал труднопостижимый образ потенциального гомосексуалиста; какой потрясающий ярлык для человека, отличающегося (сильно или не очень) от всех прочих, – ни доказать, ни опровергнуть! И какая пища для слухов! Доктор Гингрич очень жалел, что в бытность практикующим психоаналитиком ни разу не прибегнул к этому диагнозу, ведь лучшей провокации для пациента не придумаешь.

И вот вам новое завихрение – доктор Кедр не только дряхлый старик и потенциальный гомосексуалист, ему грозит стать «красным» под влиянием социалистки. Доктор Кедр так бурно защищал взгляды сестры Каролины, что доктору Гингричу до смерти захотелось увидеть реакцию старика на обвинение в потенциальном гомосексуализме.

– Она не коммунистка, она социалистка! – кричал доктор Кедр на заседании совета.

«Что в лоб, что по лбу» – была реакция совета. Как говорят у нас в Мэне.

– Боюсь, они скоро попросят нас кое-что осудить, – сказал доктор Кедр сестрам.

– Что же мы должны осудить? – забеспокоилась сестра Эдна.

– А давайте составим свой черный список, – предложил доктор Кедр.

– Законы против абортов, – недолго думая, выпалила сестра Анджела.

– У нас это будет первый пункт, – поддержал доктор Кедр.

– Господи! – воскликнула сестра Эдна.

– Затем – республиканцы, – сказал доктор Кедр. – И совет попечителей, – подумав, добавил он.

– Боже мой! – опять воскликнула сестра Эдна.

– Капитализм, – сказала сестра Каролина.

– Ну, капиталами у нас и не пахнет.

– Паутинный клещик и плодожорка! – внесла свою лепту сестра Эдна; все с недоумением посмотрели на нее. – Это такие вредители садов. Из-за них мне приходится все опрыскивать и опрыскивать. Их много, а я одна.

И в результате доктор Кедр извлек из шкафа свой старый кожаный саквояж, который ему служил еще в Бостоне, когда он был врачом-ординатором в родильном доме; отвез его сапожнику в Порогах-на-третьей миле, который попутно чинил дамские сумочки и приделывал к седлам золотые монограммы. Доктор Кедр попросил сапожника выгравировать на его старом черном саквояже золотые буквы «Ф. Б.» – Фаззи Бук.

И в августе 195… года, за несколько дней до появления в «Океанских далях» сезонников, он послал саквояж Гомеру. Как раз в августе Мелони брала на работе ежегодный отпуск.

Большинство рабочих верфи, даже электрики, уходили в отпуск дважды в год: две недели летом, две недели зимой, на Рождество. Мелони же отдыхала один раз, в яблочный сезон, прощалась с Портлендом и шла собирать яблоки: она любила эту работу, возвращавшую ее в молодость. В этом году Мелони решила наняться в «Океанские дали».

Она, как и раньше, путешествовала на попутных. По-прежнему носила мужскую рубаху и джинсы, и по-прежнему ее принимали за бродягу; никто не признал бы в ней квалифицированного электрика с верфи, у которого в банке достаточно денег, чтобы купить приличный дом и две машины.

В «Океанских далях» первой ее увидела Толстуха Дот. Они с Флоренс убирали витрину в яблочном павильоне, хотя в их распоряжении был пока единственный сорт – грейвенстины. Расставляли на полках банки с желе, вареньем и медом, Айрин Титком хлопотала у плиты, где пеклись яблочные пироги. В конторе был один Уолли, говорил по телефону и не видел Мелони; она тоже его не увидела.

Кенди у себя дома на кухне пререкалась по телефону с братом Олив, когда-то простым грубым парнем Баки Бином. Он купил то, что осталось от пирса Рея Кендела, и построил на клочке земли маленький дешевый ресторанчик «Дары моря», один из первых в Мэне, где можно перекусить, не выходя из машины; молоденькие девушки в довольно легкомысленной одежде приносили вам что-то жареное и не очень горячее, и вы, опустив стекло, утоляли голод прямо в машине. Пицца подавалась на подносе, который крепился к дверце машины. Гомеру очень хотелось свозить доктора Кедра в эту закусочную, послушать, что он о ней скажет. Наверняка отнесется к ней как к телевизору и сенатору Маккарти.