Мужики и бабы - Борис Можаев

- Там есть сельсовет, председатель Акимов, милиционер Ежиков, актив... Вот пускай и опираются. А я поеду в Степанове, в Желудевку. Я сам по себе. У меня шуму не будет.

- Либеральничаешь ты, Федор, вот что я тебе скажу.

- Я - либерал? - Озимов сжал свой кулачище, повертел его перед столом Поспелова. От напряжения пальцы его покраснели, а бугристые свилистые шрамы налились мертвенной синевой. - Погляди! Вот этот рубец от мадьярского палаша, а вот это, - указал на запястье, - казацкая шашка отметину оставила. Рукой этой шесть лет рубил без роздыха. Вот какой я либерал! Но хватать за шиворот и трясти беззащитных мужиков и баб не желаю. Понял?

- Понял, чем мужик бабу донял, - сказал Поспелов. - Эдак-то и я откреститься могу. Я тоже воевал и ранение имею. А кто директивы исполнять будет?

- Какие директивы, Мелех? Штродах захотел чудо в решете сотворить луга, мол, распашем да репой засеем. Целину поднимем? Нашел целину на лугах! Зараза... А мы с тобой сгоняй мужиков до кучи, чтоб они эту репу сеяли... А потом нам же по шее этой репой.

- При чем тут Штродах? Доклад на пленуме делал Каминский.

- А этот субчик лучше? Он семинар проводил. Наши, из Рязани, были там. Так знаешь, что он им говорил?

- Что?

- Лучше, говорит, перегните палку в этой коллективизации. Если и пострадаете, то за дело революции. Потом вас простят, оценят.

- Пойми ты, Федор, дело ж не в Каминском и не в Штродахе. Они только проводники.

- Проводники, говоришь? Да чьи проводники-то? Ты забыл, что раньше пташки покрупнее их пели? Да то же самое, то же самое. Не успели принять толком новый курс - лицом к деревне, они уж мины стали под него подводить. Помнишь брошюру Преображенского? Де-мол, капитализм построен за счет колоний; но так как у нас колоний нет, то давайте строить социализм за счет деревни. И тут же подхватили эту идейку... И Троцкий, и Зиновьев, и Каменев. Да мало ли их? Бона, целую платформу состряпали.

- Преображенский - сын орловского попа. Вот он и завирает...

- А другие тоже в попах состояли?

- Ладно распаляться! - успокаивал его Поспелов. - По-твоему, все перевернулось вверх дном? Ну и ну...

- Да ты не нукай. Вспомни тезисы оппозиции! Мол, давай обложим десять процентов крестьян принудительным заемом в 200 миллионов рублей. Вот тебе и деньги. Выкачаем излишков 200 миллионов пудов, отвезем за границу, обменяем на станки - вот тебе индустриализация. Кого обложим-то? Ведь кулаков всего два с половиной процента! И это называется экономической политикой? Это живодерство, а не политика. И правильно врезал им Дзержинский на апрельском Пленуме в двадцать шестом году. Мы, говорит, приняли курс лицом к деревне, а Каменев предлагает нам кулаком по деревне. Эх, жалко, помер. Он бы им врезал за издевательство над ленинским курсом.

- Не пойму я, ты - что ж? Против линии на коллективизацию?

- Не против я коллективизации, - поморщился Озимов. - Я не хочу, чтобы людей гоняли, как баранов. Против головотяпства я.

- Ну, кооперативный план не с неба свалился!

- А ты Ленина читал? В его статье о кооперации есть хоть слово о колхозах? Нет же. Это значит, что он не выпирал их на первое место, не требовал к ним центрального внимания партии. Это значит, что колхозы еще не ко времени, колхозы - наиболее трудный вид кооперации. Надо сперва научиться торговать, хозяйствовать, на ноги встать. Никуда не уйдут от нас эти колхозы! Куда мы торопимся? Куда гоним?

- Дак съезд же принял резолюцию!

- Не в одну же зиму забузовать всех в колхоз! Где это записано в резолюции съезда? Укажи мне!

- Ну, ситуация изменилась.

- Это точно. Все, что левая оппозиция предлагала, все с лихвой наверстывается... Недаром все эти теоретики вернулись в партию. И Преображенский, и Раковский, и Пятаков... Теперь они аплодируют, все по-ихнему получается, как по писаному пошло. А всех, кто с ними не согласен, окрестили правыми. Ты не хмурься, не мотай головой. Ты тоже в правые попадешь, будь уверен. Зачислят и тебя, если уже не зачислили.

- Да ну тебя к черту! Типун тебе на язык, накаркаешь еще на ночь глядя. - Поспелов не на шутку испугался и даже из-за стола встал и прошелся по кабинету, печатая сапоги по дубовому, набранному в шашку паркету. - Ты лучше скажи, как будем обязательства по излишкам выполнять? Ведь пять с половиной тысяч пудов только ржи! Шутка сказать...

- А на хрена ты утверждал эти пуды? О чем ты думал?

- Я утверждал? Я ж на больничной койке валялся. Это ж Возвышаев с Чубуковым состряпали.

- Пускай они и расхлебывают сами эту кашу.

- А мы, думаешь, в стороне постоим, да?

Но Озимов на вопрос не ответил, отрешенно глядел куда-то в угол и сказал больше для себя:

- Это ж надо - опять к продразверстке скатились. А ведь еще на съезде сам Сталин говорил: нас, мол, толкают к продразверстке, но мы туда не пойдем. Там ничего хорошего нет.

- Ну, ты тоже загибаешь. Продразверстка шла сверху, отряды приезжали, забирали хлеб, скот. А теперь у нас вроде бы отряды не шуруют.

- Да какая разница? То из Москвы латыш приезжал, шастал по сусекам и дворам, а теперь свой Возвышаев шурует. Раньше бумага приходила - чего сдать конкретно. А теперь указание в общих чертах. Сами берем обязательства под дых и выше. Но это еще цветы, а ягодки будут впереди...

- Ну, поживем - увидим. Чего нам загадывать на будущее? И сегодня дел хватает. Ты поедешь с Возвышаевым или нет?

- Нет, Мелентий, с этим оборотистым дураком я не поеду...

Мария Обухова тоже отказалась ехать с Возвышаевым; уже после Озимова, в сумерках, зашла она к Поспелову и, остановившись возле самых дверных косяков, как рассыльный, руки навытяжку, сказала:

- Мелентий Кузьмич, я не могу ехать завтра утром с Возвышаевым. У меня запланировано комсомольское собрание в Веретье на завтра, в девять утра.

- У нас больше нет лошадей - все в разъезде.

- И не надо. Я пешком.

- До Веретья пешком? - удивился Поспелов.

- Я в Беседине заночую. Там у меня подружка, учительница. А от Беседина до Веретья всего пять верст. Утречком по морозцу пробегусь.

- Зачем же пешком? До Гордеева на лошади доедешь. А там недалеко.

- Я не хочу вместе с Возвышаевым ехать, - упрямо повторила Обухова.

- По-моему, он не кусается. И раньше вы его вроде бы не боялись.

- Я никого не боюсь. Мне легче пешком, чем с ним в одной телеге.

- Давайте не дурить. Тоже мне, чистоплюйство, понимаете. Ехать в одной телеге не желает? Может, вы и работать там не желаете вместе с Возвышаевым?

- Работать буду. Но у меня своя задача.

- Вы давайте мне автономию не устраивать. Своя задача? У всех у нас одна задача - собрать хлебные излишки. А Возвышаев - старший группы. Извольте подчиняться.

- К двенадцати часам я буду в Гордееве. Но только пойду одна. Так что пусть завтра утром меня не разыскивают.

- Как хотите. Вольному воля.

Мария пошла в Степаново к Успенскому. Накануне они договорились встретиться, и вдруг - эта срочная поездка. "Вот и обманщицей стала, укоряла она себя дорогой. - Соврала - пойду в Беседино. Хорошенькое Беседино у милого под крышей. Поди, догадываются все - куда я ночевать пошла. Не дай бог Надя узнает - вот позору будет. Еще из дому выгонит".

Что бы там ни было, а ехать в одной телеге с Возвышаевым - хуже всякого позора. Молчать всю дорогу - пытка. "Сказать ему все, что думаю о его погромных делах, - всю обедню испортить, и себе навредить, и Тяпину. Лучше уж вовсе не ездить. Сказать, что с меня хватит. Сложить все полномочия добровольно. Все решить одним махом. И сделаться мужней женой? Детей нарожать, пеленки стирать. А чем я лучше других? Какой из меня, к черту, борец? Тряпка я, тряпка... Даже в любви не как у людей - сама бегаю к мужику, по ночам... Какой позор! Какая срамота. Полное безволие..."

Но так она думала, ругала себя только до его порога. Подымалась на крыльцо и чуяла, как дрожат, подгибаются колени, как рвется, обмирает сердце. И трудно было поднести руку к щеколде, и нетерпеливо ждала, когда скрипнет дверь, и простучат в сенях его торопливые шаги, и вырастет он в этом черном проеме, и весь свет заслонит собой.

- Пришла? Изумруд мой яхонтовый!..

- Ой, Митя! У меня ноги подкашиваются.

- Зачем ты рискуешь? Зачем подвергаешь себя такой опасности? Ты только скажи мне - куда прийти. Я невидимкой буду, ветром прилечу.

- К Наде на порог? Она тебя кочергой встретит...

В сенях она уже смеялась, подставляя шею, грудь, запрокидывая голову, прогибаясь, повисая и покачиваясь в его крепких объятиях... Потом он вел ее темными сенями к себе в горницу, снимая на ходу платок, жакетку: прижимался щекой к ее тугой груди, слушал, как звучно и упруго рвется к нему сердце, и жадно оглаживал ее всю горячими руками, чувствуя, как сводят с ума его эти сильные бедра, эти икры. Он торопливо снимал с нее одежды, путаясь в них и замечая, как она бледнела и крупные редкие слезы катились по ее щекам.

- Милая моя, желанная, единственная...

Она ничего не говорила в такие минуты, только слегка раскрывала губы и дышала шумно и прерывисто...