Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Неизвестно, сколько бы ещё они так просидели — он всё ласкал её грудь, они целовались, шептались… снизу, от фермы, донёсся слабый крик; они замерли.

— Нэ-эн! Нэ-эн?

Миссис Рид. Зовёт.

Нэнси зажала рот рукой и отстранилась. Стала приводить себя в порядок.

— Ой Бог ты мой, это ж мама.

Крик прозвучал вновь, в полумиле от них, пониже буковой рощи: глас обманутой добродетели, осуждающий их греховность. И всё сразу смешалось, обезобразилось; в спешке они решают, что он не станет показываться на глаза, останется в укрытии ещё минут на пятнадцать: ведь «амвон» виден с того лужка, что против фермы, миссис Рид может обернуться, увидеть их головы… две головы — это катастрофа, что тогда Нэнси ей скажет, как сумеет притвориться? Она торопливо смачивает платок слюной, оттирает остатки кармина со своих (и его) губ, отчаянный последний поцелуй… она крадучись, низко наклонив голову, уходит сквозь папоротники к поросшему буками гребню холма.

Сим положен конец уроку первому.

И, как он узнал из торопливого перешёптывания на следующее утро, ещё чуть-чуть, и конец был бы положен всему. Когда Нэнси явилась домой, мать посмотрела на неё «ужасно странно». Вроде бы Билл Хэннакотт заходил и опять ушёл — её искать. Нечего ей «шататься» весь день одной неизвестно где, никому не сказавшись. Нэнси пришлось пожертвовать пешку: признаться матери, что она ушла погулять одна именно потому, что Билл мог заявиться на ферму. Что привело к допросу на заявленную тему, но в конечном счёте гораздо более сочувственному, поскольку миссис Рид (это выяснилось попозже, в тот же вечер) не очень-то радовалась назревавшему союзу «с теми, кто ходит в часовню» (хотя Хэннакотты владели хорошими землями и прекрасно управлялись со своей фермой). Если Нэнси не хочет, чтобы он за ней ухаживал, что ж, отлично, но надо не морочить парню голову, а напрямик ему об этом сказать, а собственной матери — тем более. Поначалу казалось, что таким образом удалось убить сразу двух зайцев: Билл вскоре заявился снова, Нэнси не застал (она затаилась наверху, у себя в комнате), и миссис Рид поговорила с ним весьма решительно. Но один фланг всё же остался незащищённым.

— А она не спросила, почему он тебе больше не нравится?

Нэнси посмотрела на него притворно-строгим взглядом:

— Сказала, он вечно целоваться лезет. Сказала, таких мальчишек терпеть не могу. — Тут она скромненько потупилась и поджала губы. Пришлось обоим отвернуться друг от друга, чтобы удержаться от смеха. Обман снова стал для них забавной игрой.

Всё это происходило во время уборки. Погода снова установилась, и жатву они закончили уже к вечеру субботы. Но свиданий больше не было. Дэниел не замечал никаких изменений в поведении миссис Рид, но Нэнси уверяла, что мать «всё что-то вынюхивает». Приходилось соблюдать крайнюю осторожность, настолько, что он так ни разу и не увидел Нэнси по дороге домой. Она обещала быть около печей в среду, и он провёл мучительнейшие полчаса в ожидании. Но она не пришла. Миссис Рид чувствовала себя усталой, и Нэнси надо было помочь ей приготовить ужин. На следующий день Нэнси так сокрушалась, так боялась, что он рассердится, что он тут же простил ей все прегрешения. Но чувство полной безнадёжности угнетало его всё сильнее.

Один утешительный миг — в пятницу — всё же выпал на его долю. Нэнси уже отправилась вниз, на ферму, приготовить чай — дедушка и миссис Рид вышли вместе со всеми на верхнее поле — и заодно напоить чаем больного отца. А так как ей надо было дождаться приезда сборщика яиц, Дэниела послали на ферму за чаем и пирогом. Он обнаружил Нэнси в кухне — она как раз ставила на плиту огромный чайник. У них было всего пять минут. Она уже сбегала наверх, к отцу — он спал. В доме стояла тишина. Они чувствовали себя как взрослые — муж и жена. Может, он хочет её комнату посмотреть?

Он осторожно шёл за ней по чёрной лестнице, ведущей из кухни прямо к узкой комнате (теперь там библиотека) в северо-восточном углу дома. Поначалу Дэниел был смущён: два ряда девчачьих романов и школьных учебников на самодельной полке, безделушки, фарфоровые лошадки, ярко размалёванная картинка — подарок с Уайдкумской ярмарки — дядюшка Кобли с друзьями,289 старый комод, выкрашенный в розовый цвет, под стать небольшому гардеробу, аккуратно застеленная кровать, подушка с вышитой в углу веточкой незабудок, тяжёлые занавеси из кретона на единственном оконце. В комнате было больше детского, чем женского, и Нэнси открылась Дэну какой-то иной, незнакомой стороной; то, что она привела его сюда, было жестом столь же откровенным и чистым, как её целомудренный жест там, наверху, среди папоротников, когда она обнажила перед ним грудь — Нэнси взяла его за руку и подвела к комоду; открыла один из верхних полуящиков. Чулки, носовые платки… и — спрятанная между платками, плоская засушенная головка розовой центаурии; они вдруг обнаружили, что целуются. И снова его «ну пожалуйста!» и её милостивое согласие. Она застенчиво расстегнула кофточку. Дэн увидел полотняные чашечки, бретельки, увидел, как она расстёгивает бюстгальтер… Нэнси заложила руки за спину. Но на этот раз она не сводила глаз с его лица, смотрела, как он высвобождает из-под полотна её грудь. Пиршество взгляда, пиршество рук… он неловко наклонился. На этот раз он догадался, что можно и не сжимать так плотно губы. Она гладила его по голове, шептала что-то; вдруг поёжилась.

— О, Дэнни! Больше нельзя. Мне щекотно. Нельзя больше.

И опять им помешали. От крыльца дома послышался шум мотора: подъехал сборщик яиц. Дэна оттолкнули, началась паника, Дэн бежал на цыпочках вниз, а из комнаты мистера Рида в другом конце коридора доносился голос, на сей раз вовсе не тихий:

— Ма? Нэн? Кто это там?

И голос Нэнси за его удаляющейся спиной:

— Это за яйцами приехали, па. Я тебе чай принесу сей момент.

Сборщик сразу же прошёл наверх, к мистеру Риду — выпить с ним чашечку чайку и поболтать малость: это дало им возможность — пока она готовила чай — оплакать свою несчастную судьбу. Они обязательно должны увидеться в воскресенье. Обязательно. Во что бы то ни стало.

Для Дэниела — к счастью (или к несчастью) — это оказалось вовсе не сложно. Отец и тётушка Милли были приглашены на чай в соседний приход; ему же ехать с ними не требовалось, поскольку в доме хозяев не было детей. Он, как и в прошлое воскресенье, из осторожности поехал кружным путём, спрятал велосипед, крадучись обошёл долину вдоль живой изгороди, пролез за ржавую колючую проволоку и, раздвигая заросли, спустился к скале. Искалеченные папоротники; свободное пространство, выкроенное ими для себя, ждало их целую неделю. Некоторые стебли пытались выпрямиться, и он тщательно затоптал их снова. Дэн много времени потратил, обдумывая, как ему решить проблему неконтролируемых эрекций; в конце концов в гостиной пасторского дома, в ящике со старыми ёлочными украшениями он отыскал, среди мишуры, бумажных колокольчиков и сложенных гармошкой разноцветных цепей старый надувной шарик; тот, должно быть, сохранился ещё с довоенных времён: если к концу рождественских праздников шарики не лопались, тётя Милли аккуратно выпускала из них газ и сберегала на будущее. Шарик был несколько потёрт, а горловина его слишком узка. Но Дэн осторожно её отрезал, и теперь шарик, кажется, держался довольно прочно, не причиняя боли. В порядке дополнительной предосторожности он поменял обычные трусы на плавки. Плавки удерживали непокорную плоть гораздо надёжнее. Речь, разумеется, шла не о настоящем предохранении, просто о том, чтобы не испачкать брюки, если он не сможет удержаться.

Наконец появилась Нэнси, опоздав на целых десять минут; она нервничала — ей нельзя уходить надолго, надо матери помогать. Луиза и Мэри отправились в Тотнес, скоро вечерняя дойка, мать что-то подозревает… никакого кармина на этот раз, зато страхов и горестей хоть отбавляй. На ней была кремовая блузка, тот же коричневый вязаный жакет, широкие синие брюки и резиновые сапожки; выглядела она уставшей и какой-то запарившейся. Дэниел почувствовал некоторое разочарование: её вид вовсе не соответствовал образу, жившему в его воображении по дороге сюда. Вот она сняла сапожки и потёрла ссадину около большого пальца. Дэн чувствовал — она не в настроении, на что-то сердится и, хотя его вины тут нет, изменить это её настроение он не в силах. Они сидели рядышком, упрямо выжидая, чтобы другой сделал первый шаг. Оба чувствовали себя отвратительно. Да ещё погода. Тепло, но солнце прячется за тучами, с неба льётся усталый, рассеянный свет. Ни ветерка. Усталое лето жаждало осени, а Дэниел жаждал, чтобы лето длилось до скончания времён.

— Ты меня так и не поцелуешь?

— А ты этого хочешь?

— Нет, если тебе неохота. — Он вытянул из земли рядом с собой стебель папоротника.

— Это так гадко. Что мы всё время должны бояться, что про нас узнают.