Солнценосец - Роман Мережук

Что-то зашевелилось среди кожистых простыней, и Лотт вздрогнул. Огонек на палке потускнел и часто замигал. Лотт инстинктивно прикрыл его рукой, опасаясь, что злобные духи погасят ненадежный светоч. Дрожащей рукой он поводил факелом перед собой, выуживая ценную информацию. Перед ним проступили пестрые образы намалеванных картин. Роза ветров, проглядывающая в пасти водного дракона, якорь, вместо цепи на котором висел завязанный тройным узлом аспид. И стая чаек.

Лотт видел их раньше. Лоскуты срезали частями, нежно подрезая похожим на лезвие секиры инструментом. Синие рисунки терпеливо выводили аргестийские кольщики в течение года. Они вонзали иглы под кожу, пуская краску почти что в вены, и навеки изменяя данный богами окрас. Кусочки плоти искусно отделили от тела. Создавалось впечатление, что человек сбросил шелуху, как заяц линяет по весне.

- Боги, - выдохнул Лотт. - Мэддок, что они с тобой сделали?!

Моряк поднял голову. Удивительно, но он еще дышал. Мэддок был пьяницей и сквернословом, но не заслужил такой участи. Кожу с предплечья срезали под чистую, оголив дряблые мышцы. Кровь все еще капала, она не могла свернуться, слишком велики были увечья. Мэддок сглотнул и жилы на шее хлестнули словно плети. Его ноги были живыми язвами, а грудь жестокий кат почти вскрыл. Так агапиты препарировали трупы. Лоскуты дермы Мэддока с родимыми пятнами и сосками подвесили за крючья. Шкипер завис над землей, покачиваясь на оковах, а его кожа, еще влажная от крови, простиралась во все стороны будто крылья. Это было чудовищно. Лотт взялся за крюк, намереваясь облегчить страдания нечастного, но Мэддок остановил его.

- Беги, - простонал он. - Беги, чертов дурак. Разве ты не слышишь? Музыкант играет шлюхе "Печаль".

- Плевать. Потерпи, приятель. Сейчас я освобожу тебя.

Лотт приложил усилие и вытянул крюк. Мэддок еле слышно застонал. Он не мог кричать; все, что способна выдать глотка, моряк выдавил из себя еще днем. Лотт перешел к следующему крюку.

- Ты не понимаешь, - сказал Мэддок. - Они приказывают ему играть, чтобы заглушить крики несчастных.

- Они?

Он снял последний крюк и оглядывался в поисках рычага, способного сорвать цепь со стены или разбить звенья.

- Ларрэ.

- Зачем им снимать с тебя кожу?

Скрипнул засов. Лотт замер на месте. Зря он не послушал Мэддока! Шкипер пытался предупредить его об этом. Играет музыка, значит Ларрэ вернулись, чтобы завершить начатое.

- Поздно, - сказал Мэддок.

Лотт не ответил. Он прижался к шершавой, плохо обтесанной стене, от которой пахло кровью и землей. Придушил пламя подошвой сапога. Он встал по правую сторону от узкого прохода, затерявшись среди развешанных кулатов, чепраков и менее ценных частей кожного покрова. Мэддок старательно гремел цепями, привлекая к себе внимание. Из него сочилась черная в полумгле сукровица, напоминающая древесную смолу.

В комнатушке появился третий. Лучано не был похож на извращенца или изверга, кромсающего шлюх в подворотнях городов. Он, позевывая, копошился в разложенных на широком столе инструментах, пытаясь выбрать нужный. Лучано тер усталые, воспаленные глаза и старался не дышать носом. Он даже не заметил, что крючья больше не растягивают кожу на пленнике.

Когда Лотт приблизился к нему, хозяин латифундии и не подумал обернуться. Лотт ударил Лучано крюком. Железо расщепило хрупкую височную кость. Тело задергалось, словно у марионетки спутались направляющие нити. Лотт обмотал цепь вокруг шеи Лучано и сдавливал ее до тех пор, пока Ларрэ не перестал трепыхаться.

Затем Лотт нашел ключи от оков, проверив карманы трупа. Мэддок буквально свалился на него. Лотт взял на руки искалеченного товарища и понес к выходу.

Очнись, красавица, очнись!

Твой взор прогонит ночь.

Я для тебя готов,

Все небеса разрушить в одночасье.

Открой глаза и вновь,

Взойдет над миром солнце.

Лотт шел к выходу, и в уши изливалась проклятая песня. Лучано любил жену больше чем кого бы то ни было. Лотт понял, для чего именно супруги Ларрэ держали у себя детей. Он догадывался, что вина Эммы здесь тоже есть. Эмму давно пора было сдать послушникам монастыря Святой Элайзы. Ее страсть к роскоши, к коже всех отделок и видов завела туда, где таится первородный грех.

Мэддок больше не приходил в себя. Он тихо отошел, не смотря на старания агапитов. Лотта окружали здоровенные безликие. Бьерн Костолом сверлил глазами перепуганных людей, готовый проломить череп любому, кто не так посмотрит на мессию.

Лотт переговаривался с братом Леоном. Он рассказал ему все, что творилось в поместье. Ларрэ торговали человечьими кожами и спрос на них, как ни удивительно был бешеным. В конце концов, Лучано пошел дальше и стал практиковать новый вид шкуродерни, сдирая кожу ломтиками, делая небольшие надрезы и оставляя рану кровоточить. Жертвы при этом оставались в сознании до последнего.

Мэддока выбрали из-за красивых татуировок на груди и руках. Эмма хотела новые сапожки к зиме. К тому же, винолюбивый моряк зашел в поисках доброй выпивки слишком далеко и увидел то, что было скрыто от других.

Эмма рыдала над телом мужа. Она лишилась лоска и величия. Казалось, Эмма постарела на двадцать лет разом. Женщина опустилась на колени и, взяв голову мертвого Лучано, баюкала ее как какого-нибудь кота. Двое инквизиторов стояли подле нее на случай непредвиденных сюрпризов. Эмму ждала долгая дорога в псоглавую башню для выяснения всех обстоятельств.

- Почему вы убили моего мужа? - заливаясь слезами, спросила Эмма.

- Он был выродком.

- Нет. Он был славным человеком. Я любила его, а он любил меня. Мы сделали столько хорошего для людей и церкви.

- Вы убивали людей. Маленьких детей. Разве вы не понимаете, что творили?

- Это жестокий мир. Мы давали детям шанс выжить в нем. Те, кто не оправдывал наши надежды... мы молились за их души. Что ждало их, если бы не вмешались мы? Дети умерли бы от голода или стали бесчестными людьми, которые кончают жизнь на плахе. Что ждет этих малышей сейчас? Скажите мне, святой?

Лотт взглянул на собравшихся. Они были перепуганы случившимся, да. Но не шокированы.

И вдруг он понял. Все разговоры вокруг Ларрэ. Ему намекали, почти говорили прямым текстом, только Лотт не слушал. В Приюте Нежности насчитывалось слишком мало людей, чтобы происходящее с детьми держалось в тайне. Священник Висидос был свидетелем издевательств. Какая-то часть прежних воспоминаний все еще цеплялась за жалкую оболочку старика. Он пытался покаяться в грехах тому, кому будет не все равно. Линда знала, чем ей грозит неповиновение и предпочитала жить по правилам этого места. Она выбрала Фелидо не потому, что любила, но потому, что это гарантированно давало ей неприкосновенность. Ларрэ не могли разбить сердце двум влюбленным.