Палач, или Аббатство виноградарей - Джеймс Купер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бальтазар помедлил; казалось, перед его умственным взором воскресла сцена, судя по всему, оставившая в его памяти неизгладимый след. Затем он, вздрогнув, поднял глаза и по-прежнему приглушенным, спокойным голосом продолжил рассказ.
— Я был невольным орудием многих насильственных смертей… видел, как терзались внезапным и вынужденным раскаянием самые отчаянные грешники, но ни разу более не становился свидетелем такой страшной борьбы между землей и небесами… мирским и потусторонним… страстью и укорами совести… как та, которая сопровождала последние часы этого несчастного! Правда, в иные мгновения кроткий христианский дух брал верх над злобой, но в целом им владела свирепая жажда мести, какую только ад может заронить в человеческое сердце. При нем был ребенок, едва вышедший из младенческого возраста. Дитя, казалось, вызывало в преступнике самые противоречивые чувства; он и жалел мальчика, и ненавидел, причем ненависть, наверное, преобладала.
— Ужасно! — пробормотал дож.
— Тем более ужасно, господин дож, что речь идет о человеке, заслуженно приговоренном к смерти. Он отказывался видеть священников, ему нужен был только я. Негодяй внушал мне отвращение, но немногие желают общаться с такими, как я, а кроме того, было бы жестоко бросить умирающего на произвол судьбы! Под конец он поручил ребенка моему попечению, снабдив меня золотом, которого при экономном расходовании должно было с избытком хватить на нужды мальчика, пока он не достигнет зрелых лет; оставил и другие ценности — я счел, что они могут пригодиться в будущем как свидетельства. О происхождении мальчика я узнал немногое. Он прибыл из Италии, родители были итальянцы, мать умерла вскоре после родов (при этих словах у дожа вырвался стон), отец здравствовал, и его преступник люто ненавидел, к матери пылал когда-то страстной любовью; ребенок принадлежал к дворянскому сословию, был крещен в лоне Католической Церкви и носил имя Гаэтано.
— Конечно же это он… он… мой возлюбленный сын! — вскричал дож, неспособный долее владеть собой. Он распростер объятия, и Сигизмунд кинулся ему на грудь, хотя не исчезли еще опасения, что все услышанное окажется сном. — Продолжай… продолжай, драгоценнейший Бальтазар, — добавил синьор Гримальди, осушая глаза и пытаясь взять себя в руки. — Я не успокоюсь, пока не выслушаю твой замечательный рассказ до последнего слова.
— Мне осталось рассказать немногое. Наступил роковой час, и преступника отвезли на то место, где ему предстояло расстаться с жизнью. Сидя в кресле, где он должен был принять удар палача, преступник испытывал адские душевные муки. У меня есть повод думать, что в иные мгновения он готов был примириться с Богом. Но нечистый возобладал: преступник умер нераскаявшимся! С того часа, когда он доверил мне маленького Гаэтано, я не переставал уговаривать его открыть мне тайну происхождения мальчика, но в ответ услышал только наказ использовать золото на свои нужды и воспитать ребенка как собственного сына. Я взял в руки меч, знак к началу казни был отдан, и тут я в последний раз спросил, как зовут мальчика и из какой страны он происходит, поскольку видел в этом свой непреложный долг. «Он твой… твой, — услышал я в ответ. — Скажи мне, Бальтазар, твоя должность, как принято в этих местах, наследственная? » Мне пришлось, как понимаете, ответить утвердительно. «Тогда усынови мальчишку, пусть возрастает на крови ближних! » Насмешка, достойная такого человека. Когда его голова скатилась с плеч, свирепые черты хранили следы адского ликования, испытанного им перед смертью!
— Кантональный закон поступил с извергом по справедливости! — воскликнул бейлиф, упорно преследовавший одну и ту же мысль. — Видишь, герр Мельхиор, как правильно мы поступаем, вооружая руку палача, что бы там ни говорили сентиментальные глупцы. Такой негодяй недостоин жить.
Подобно многим, кто извлекает выгоду из существующего порядка вещей, Петерхен редко упускал возможность сказать слово в его защиту и против всяких новшеств, однако слушатели были слишком поглощены рассказом Бальтазара, чтобы отвлекаться на другие мысли или разглагольствования.
— И что произошло с мальчиком? — спросил почтенный ключник, следивший за повествованием так же заинтересованно, как все прочие.
— Я не смог бросить его на произвол судьбы, да и не захотел. Он был послан мне в то время, когда Господь, дабы наказать нас за нежелание примириться со своим жребием, призвал на небеса нашего маленького Сигизмунда. Я заменил свое мертвое дитя живым приемышем; я дал последнему имя собственного сына и, признаюсь по секрету, перенес на него любовь, которую питал к своему чаду, — хотя произошло это не сразу, а по прошествии времени, когда я привык к ребенку и изучил его нрав. Маргерит ничего не знала о подмене, хотя материнский инстинкт и внушил ей некоторую тревогу и подозрения. Мы так и не объяснились друг с другом, и, подобно вам, она сегодня впервые узнала истину.
— Это было страшной тайной между мною и Господом! — проговорила женщина. — Я гнала беспокойство прочь… Сигизмунд, или Гаэтано, или как вам еще вздумается его назвать, заполнил мое сердце, и я старалась быть довольной. Этот мальчик дорог мне сейчас и будет дорог впредь, хотя бы его даже усадили на трон; но Кристина… бедная обиженная Кристина… она доподлинно дитя моей плоти!
Сигизмунд подошел и преклонил колена у ног той, кого всегда считал своей матерью, и взмолился, чтобы она его благословила и не лишала в будущем своей привязанности. Из глаз Маргерит заструились слезы, и она с готовностью благословила Сигизмунда, обещая вечно его любить.
— Нет ли у тебя с собой одежды или каких-нибудь предметов, которые имелись при ребенке? Или, может быть, ты скажешь нам, где они хранятся? — спросил дож, всецело поглощенный тем, чтобы устранить последние сомнения, и глухой ко всему иному.
— Все это находится здесь, в монастыре. Золото я, как полагается, передал Сигизмунду, чтобы он приобрел себе все, что потребно на военной службе. Ребенок содержался в отдаленном месте и получил воспитание у ученого священнослужителя, а когда вошел в возраст, я отослал его на военную службу в Италию, поскольку знал, что он происходит из этой страны, хотя и не подозревал о его принадлежности к княжескому роду. Настало время рассказать юноше, какие узы нас в самом деле соединяют, но я боялся причинить боль Маргерит и самому себе и даже убедил себя в том, что ему, с его благородным сердцем, легче считать себя отпрыском нашего смиренного и униженного семейства, нежели безымянным подкидышем без рода и племени. Тем не менее признаться было необходимо, и я решил открыть истину тут, в монастыре, в присутствии Кристины. Чтобы помочь Сигизмунду разыскать свою настоящую семью, я тайно поместил в его багаж вещи, полученные мною от преступника вместе с ребенком. В настоящее время они находятся здесь, в горах.