Опыт автобиографии - Герберт Уэллс

Сатирическая «ка-атинка». На одной стороне листа написано «Дольки — такая, какой она себя щитает», а на другой — «настоящая Дольки, самая любимая на свете». Она пишет, спит, ест, катается со мной на велосипеде.

Далее следует добродушный, но безжалостный стишок без даты (вероятно, это 1898 год). Он еще наглядней демонстрирует, как «оно» «доводили до ума» для внутренней притирки.

       ПЕСЕНКА

Мы прозвища даем.Оно мы уважаемИ даже обожаем,Но прозвища даем,Обидно обзываем.

Мы прозвища беремИз книг и разговоров,Из всяких разных вздоровИ тут же их даем,Не ведая укоров.

О, как ужасны ейТе прозвища бывают!Она от них страдает,Рыдает, умирает,Но, в кротости своей,Обидчика прощает.

Снова рисунок на садовую тему, относящийся либо к периоду Уокинга, либо к первым дням в Вустер-парке. Изображает он встречу со слизняком. Венок на моей голове позволяет отнести рисунок к раннему периоду, возможно — к 1895 или 1896 году. Символизирует венок мои литературные амбиции и постоянно появляется в моих студенческих письмах, обращенных к А.-Т. Симмонсу и мисс Хили, а после 1898 года из употребления выходит.

Здесь вы видите «Жуткую поэ-эму», которая должна убедить дерзкую женщину в том, что она призвана покориться своему господину. Эта длинная вариация на темы Эдварда Лира{158} выявляет странное обстоятельство: с самого начала нашей жизни в Вустер-парке все средства находились в ее распоряжении. Мы жили по правилам, заведенным в порядочных пролетарских семьях, — мужчина отдает весь заработок «хозяйке» и получает от нее на карманные расходы.

Нету у поббла пальцев, а раньше были,Были, росли, цвели — и куда-то сплыли,Но это, честно сказать, не наше дело,Побблу принадлежит побблиное тело.Никто не сочтет волос на его макушке,Не пересчитает лапки, глазки, ушки.Тети нет у него, все это враки,Главное — чтобы у вас не дошло до драки.

          Если ты его встретишь          (Не дай тебе Бог!),          Если увидишь, заметишь —          Мчи со всех ног.          Не лги и не притворяйся,          Беги, удирай, спасайся,          Он страшен, он груб, он зол,          Словно козел.          Спасайся, как от огня!          Кого же он любит? Меня,          Мужа твоего (Дж.-Г. У.),          А больше никого.

          Вот ты меня не понимаешь,          Пилишь, укоряешь,          Деньги забираешь,          Пива лишаешь —          Но ничего не попишешь!          Только поббла услышишь,          Смирись и беги ко мне,          Как подобает жене.

Здесь выражен незлобивый протест против несправедливого вторжения в пространство стола. Судя по лампе, это происходит до 1900 года, судя по очкам — после 1898-го.

А вот гораздо более поздний рисунок, помеченный 1911 годом. Мы празднуем возвращение мандаринного сезона. Мандаринами мы объедались семнадцатью годами раньше, на Морнингтон-Плейс, и я полагал, что будем объедаться еще через семнадцать лет, но в 1911 году нам было отпущено только шестнадцать, в 1927 году она умерла. Заметьте внизу слово «когда-нибудь». Эта «ка-атинка» стала удивительным маленьким резюме проведенной вместе трети века.

Снова один из ранних рисунков (31 марта 1899 г.). На нем запечатлен переезд из Сандгейта в Арнольд-хаус. Мужская беспомощность в таких домашних передрягах контрастирует с неуемной женской энергией. Первый сюжет «Вставай! Едем!», то есть «Вставай! Едем!». Растерявшийся хозяин не может найти свои брюки. Он обнаруживает, что его перетаскивают из дома в дом, и протестует: «Ну, Дольки, почему я не могу просто идти?» И слышит неумолимое: «Птмчччт перьезд!» Et cet.

На следующих двух страницах — рисунки образца 1898 года. От читателя ждем некоторых усилий, иначе их не поймешь. Может понадобиться и лупа, при издании пришлось их уменьшить. К этому моменту читатель либо уже не интересуется картинками, либо понаторел в их таинственном языке. Мы решили построить дом. К нам зашел Дж.-М. Барри (о котором, возможно, я расскажу позже), и они с Джейн меряются ростом («мерицарость»). Из-за того, где дом строить, мы поспорили с неким Тумером. Суслики, улюлюкая, за ним гонятся. Атом размышляет о том, почему он такой маленький. Остальное можно домыслить.

Эта более дерзкая попытка изображает окончание работы над «Любовью и мистером Льюишемом». Что означают маленькие фигурки, вылетающие из левого угла, я не знаю. Наверное — для красоты.

Наконец, позвольте мне привести гимн, воспевающий первые семь лет нашей совместной жизни. Строки, написанные на этом листке бумаги:

                 11 ОКТ<ЯБРЯ>, 1900

Какой у нас занятный Бог! По милости ЕгоДж.-Г. Уэллс поправился, не помнит ничего,И больше не лысеет, и зубы не болят,И вообще — совсем здоров, на свой ученый взгляд.

Какой у нас занятный Бог! Он Тумера сразил,Хотя его бесчинства сперва и попустил,Он дал нам Данка честного и подтолкнул дела,Чтоб наша праведная жизнь по-прежнему цвела.

Да, Бог у нас занятный. Он утащил кота(Ну, Господи, не стыдно ли? Какая суета!)Но кот вернулся, да и я, вернувшись из Италии,Совсем немного похворал — и развиваюсь далее.Он прячет брюки и носки, но я их нахожу,Куда они деваются, понятно и ежу.Он ночью хлопает окном, потом перестает,И на него, по сути, не обижен даже кот.

Короче, Бог занятный. И я, Ему в ответ,Стараюсь быть добрее, благословлять весь свет,Щадить и миловать людей, прощать, не проклинать,Перед творением Его смиренно замирать.Он дарит мне и пиво, и вкусную еду,А я Его благодарю и терпеливо жду,Я славословлю и хвалю, пою, Его любя,Но все-таки — нет, все-таки! — поменьше, чем тебя.

Корзины и каминного огня избежали сотни таких картинок; все они — примерно на одном уровне юмора и мастерства. Больше их воспроизводить не стоит. Важна оболочка, в которую они облекали обстоятельства нашей жизни, создавая тем самым оживленную, душевную атмосферу. Они видоизменяли, доводили до гротеска наши отношения, и те становились вполне приемлемыми. Бурный поток стал понемногу иссякать, когда я взялся за колыбельные «ка-атинки» для наших детей, но так до конца и не прекратился. Рисовал я и тогда, когда до ее смерти оставались считанные недели. И в эти последние наши дни мы достали однажды всю коллекцию и перебирали, делясь и упиваясь воспоминаниями.