Избранный выжить - Ежи Эйнхорн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всегда веселый и беззаботный Сикстен Францен с трудом владеет общепринятым, так называемым «научным», языком. Он даже не может написать статью, которую опубликовал бы уважающий себя медицинский журнал или сочинить заявку, чтобы на ее основании какая-нибудь не окончательно сбрендившая научная комиссия могла бы оказать ему финансовую поддержку. Сикстен Францен, не вписывающийся ни в какие академические нормы, совершенно не соответствующий нормальным представлениям о преуспевающем ученом, совершает самое крупное открытие за всю многолетнюю историю Радиумхеммета. Его метод аспирационной биопсии и биопсийная игла Францена – крупнейший прорыв в науке. Своим открытием Сикстен перевернул представления о диагностике рака во всем мире. Благодаря ему многие хирурги лишились работы, а больные избежали ненужных страданий, благодаря ему стало возможным начинать лечение рака на самой ранней стадии, не ожидая, пока заживут операционные швы, благодаря ему открылись пути своевременного и безболезненного контроля течения болезни и оценки результатов лечения.
Он станет автором классических публикаций и новых учебников патологии, и многие почтут за честь быть его соавторами. Но пройдет почти двадцать лет до того, как он получит международное признание и шведское правительство удостоит его звания профессора. А пока он в одиночку бьется над решением поставленной им же самим задачи. Мало кто выдержал бы такое многолетнее подвижничество – а он по-прежнему весел и всем доволен.
Я немного удивлен звонком Сикстена. Он весело интересуется, как у меня дела. Я гордо рассказываю ему, что сдал наконец последний экзамен и теперь взял свободную неделю – мне просто необходимо отдохнуть. «Хорошо, – прерывает меня Сикстен, – все это просто замечательно, отдохнешь, но пусть это будет следующая неделя. Гун Перссон заболела, нам срочно нужен заместитель – можешь прийти сейчас же?» Мне очень жаль мою свободную неделю, о которой я так давно мечтал, но одновременно я польщен – значит, я все-таки неплохо зарекомендовал себя, пока работал в Радиумхеммете в августе. Хорошо, говорю я, приду, как только смогу. «Это когда? – не унимается Сикстен. – Тут, понимаешь, спешка». Самое большее два часа, говорю я, я еще в постели, мне надо одеться и выпить кофе, и потом от Блакеберга до Каролинского госпиталя не так уж близко. «Одевай, что подвернется, – смеется Сикстен, – и приезжай на такси. У нас полная приемная больных, а врача нет и не предвидится. Даю тебе полчаса на все. Сию минуту посылаю за тобой такси, а кофе выпьешь здесь – сейчас скажу сестре, чтобы сварила. Когда придешь в приемную А-2, получишь даже бутерброд».
Сикстену невозможно отказать – он сам всегда готов прийти на помощь. Так что я быстренько выбираюсь из постели и сажусь в заказанное им такси. В приемной и вправду полно народу, так что я, наскоро проглотив чашку кофе, включаюсь в работу, не успев даже съесть приготовленный для меня сестрой Верой бутерброд с сыром.
День совершенно сумасшедший, огромный наплыв пациентов, у многих серьезные проблемы. Во время короткого ланча я натыкаюсь на Ларса-Гуннара Ларссона. «Две недели, – коротко говорит он, – у Гун обострение хронической ангины, так что она не придет и на той неделе». Он даже не ожидает моего ответа, я, впрочем, и не собираюсь возражать.
Но самая большая неожиданность ожидает меня, когда я захожу за Ниной в кожную клинику и рассказываю ей о подвернувшейся работе. Нина сжимает мою руку и начинает плакать от радости и облегчения. Только сейчас я понимаю, как страшно ей было со своим большим животом и мужем, который, конечно, получил врачебный диплом – теоретически, но фактически без работы. Но все равно, откуда такая радость по поводу двухнедельного заместительства?
Оказалось, что Нина знала лучше, или просто она своим женским чутьем угадала будущее. Речь шла не о двух неделях, не о двух месяцах и даже не о двух годах. 22 марта 1954 года – первый день моей тридцативосьмилетней работы в Радиумхеммете. Через три месяца мне звонят из Серафимского лазарета и говорят, что я могу начать работу через две недели – и очень удивлены, когда я прошу дать мне время подумать. Нина говорит, что я должен решить это сам, Ларс-Гуннар уверен, что я остаюсь у них. Никого больше я не спрашиваю – и остаюсь в Радиумхеммете, хотя это всего лишь заместительство на лето, а в «Серафиме» мне обещана полная специализация по хирургии. Сам не знаю, почему я выбрал Радиумхеммет. Может быть, потому, что мне хотелось лечить тяжело больных – это звучит благородно. Может быть, потому, что Радиумхеммет в то время считался одним из самых передовых онкологических учреждений в мире и мне хотелось получить хорошее образование. Возможно, мне просто нравилась атмосфера и я оценил Ларса-Гуннара – он резок, но абсолютно честен и надежен, как скала. Втайне я думаю, что остался еще и потому, что помнил, как заплакала Нина, узнав, что я получил работу в Радиумхеммете. Она, правда, сказала, что я должен решить это сам, но я уже хорошо знал Нину. Она умеет сказать гораздо больше, чем означают произнесенные ей слова – она может сказать «да», «нет» или «может быть» совершенно по-разному, и теперь я научился понимать, что она при этом имеет в виду.
Нас было трое молодых врачей, одновременно начавших работу в Радиумхеммете. Когда мы проработали около года, нас вызвал к себе директор клиники профессор Хультберг. Он принимает нас в своем большом кабинете, дружелюбно, но достаточно официально и серьезно. Разговор начинается с того, что он хотел бы, чтобы мы остались в его клинике, но… Дальше он сообщает, что считает своим долгом предупредить нас, что продвижение в избранной нами области будет очень трудным. «Только что прошла смена поколений, – говорит он серьезно, – и нельзя рассчитывать, что в ближайшие время появятся новые должности. Конкуренция будет очень сильной». И в конце беседы он добавляет: «Я говорю об этом в первый и последний раз, потому что хочу, чтобы вы добровольно сделали свой выбор».
Герман Юрт, недавно женившийся на хорошенькой медсестре из пятого отделения, предпочел стать рентгенологом. И он, и его беременная
