Червь Уроборос - Эрик Эддисон

Чтобы не впустить ужас в свою душу, Юсс обратился воспоминаниями к славной земной жизни, к тем вещам, которые были ему дороже всего, к мужчинам и женщинам, которых он больше всего в жизни любил, к битвам и победам его возмужания, великим празднествам в Гейлинге, золотым летним полдням под вестмаркскими соснами, утренней охоте на высокогорных вересковых пустошах Миланда, ко дню, когда он впервые сел на коня, весеннему утру на усеянной примулами опушке, выходившей к Лунному Пруду, когда его крошечные смуглые ножки были не длиннее его теперешнего предплечья, а его любимый отец придерживал его за ногу, когда он ехал верхом, и показывал ему, где белка устроила свое гнездо на старом дубе.

Он наклонил голову, словно уворачиваясь от удара: столь явственно послышалось ему, как что-то внутри него кричит высоким и громким голосом: «Ты ничто. И все твои желания, воспоминания, мечты и любовь — ничто. Крохотная мертвая мокрица была бы полезнее тебя, если бы не была таким же ничем, как и ты. Ибо все есть ничто: и земля, и небо, и море, и все, кто там живет. И не утешит тебя иллюзия, что, когда ты исчезнешь, все это продолжит существовать, звезды — вращаться, месяцы — сменять друг друга, люди — стареть и умирать, а новые мужчины и женщины — жить, любить, умирать и быть забытыми. Ибо что в том тебе, который будет подобен задутому пламени? И все сущее на земле и на небесах, все прошедшее и будущее, вся жизнь и смерть, и сами элементы пространства и времени, бытия и небытия — все будет ничто для тебя, ибо ты будешь ничем, навечно».

И лорд Юсс громко застонал в муке:

— Бросьте меня в Тартар, отдайте меня черным адским фуриям, пусть меня ослепят и сварят в горящем озере. Ибо и тогда еще будет надежда. Но в этом ужасном Ничто нет ни надежды, ни жизни, ни смерти, ни сна, ни пробуждения, навечно. Навечно.

В этом черном ужасе пребывал он какое-то время, пока звук плача и рыданий не заставил его поднять голову и не увидел он одного за другим ступавших по медному полу плакальщиков, облаченных в траурные черные одежды и скорбящих о гибели лорда Голдри Блусско. И они перечисляли его славные деяния и восхваляли его красоту и доблесть, стать и силу. Стенали мягкие женские голоса, и душа внимавшего им лорда Юсса словно вновь воспарила из Пустоты отрицания, и его сердце снова смягчилось, дав волю слезам. Он ощутил на своей руке прикосновение и, подняв голову, встретился с взглядом кротких, как у голубя, глаз, наполненных слезами и взиравших на него из темноты под траурным капюшоном. Раздался женский голос:

— Сегодня годовщина смерти лорда Голдри Блусско, который мертв уже год, и мы, его товарищи по заточению, оплакиваем его, как ты видишь, и будем оплакивать снова, год за годом, пока живы. О тебе же, великий господин, скорбим мы еще безутешнее, ибо за все твои великие труды это — ничтожная награда, точка рядом с твоими устремлениями. Но сейчас утешься, ибо всякой власти Судьба положила свой конец, и нет короля на дороге смерти.

И лорд Юсс, оцепенев от горя и отчаяния, позволил ей взять себя за руку и препроводить вниз по винтовой лестнице, что вела с этой медной площадки во внутренние покои, благоуханные и восхитительные, освещенные колеблющимся светом ламп. И жизнь с ее суетой будто поблекла и превратилась в отдаленный и никчемный шорох, а ужас пустоты казался там, в гнетущей сладости этих покоев, лишь праздной игрой воображения. Ощутив головокружение, он повернулся к своей закутанной с головы до ног провожатой. Внезапным движением она сбросила свой похоронный плащ и предстала перед его взглядом обнаженная, во всей своей красе, с распростертыми объятиями — зрелище, способное помрачить рассудок любовью и жаждой наслаждения.

Он уже, было, прижал к своей груди это ослепительно прекрасное видение. Но фортуна, или высокие Боги, или сила его собственной души, вновь пробудили в его одурманенном мозгу воспоминание о его цели, и яросто он отвернулся от приманки, приготовленной ему на погибель, и вышел из покоев на крышу, где, будто мертвый, восседал его брат. Юсс схватил его за руку:

— Заговори со мной, родич. Это я, Юсс. Это Юсс, твой брат.

Но Голдри не шевельнулся и не ответил ни слова.

Юсс взглянул на руку, покоившуюся в его руках, столь похожую на его собственные вплоть до самой формы ногтей и до волосков на тыльной стороне кисти и пальцев. Он отпустил ее, и рука безжизненно упала.

— Несомненно, — сказал он, — ты каким-то образом заморожен, и дух твой и сознание замерзли и застыли в тебе.

С этими словами он наклонился, чтобы заглянуть Голдри в глаза, касаясь его руки и плеча. Тот не шевельнулся, не мигнул и веком. Он схватил его за кисть и за рукав, словно пытаясь силой поднять его со скамьи, громко зовя его по имени и грубо тряся:

— Заговори со мной, своим братом, что пересек весь мир, чтобы найти тебя.

Но тот оставался висеть мертвым грузом в руках Юсса.

— Если ты мертв, — сказал Юсс, — то и я умру вместе с тобой. Но до тех пор я ни за что не поверю, будто ты мертв.

И он сел на скамью подле своего брата, взяв его руку в свою, и оглянулся вокруг. Ничего, лишь полное безмолвие. Опустилась ночь, и спокойное сияние луны и сверкание звезд смешались с бледными огнями, опоясывавшими вершину этой горы неверным светом. Ад не подослал больше ни одного из своих обитателей, и с того момента, как Юсс в тех внутренних покоях стряхнул с себя то последнее наваждение, ни единого таинственного образа не увидел он, ни единого подобия человека или дьявола, кроме одного лишь своего брата Голдри; и тот ужас не способен был больше подчинить себе его благородное сердце, но воспоминание о нем было, словно пронизывающий холод зимнего моря, что на миг захватывает дыхание пловца, когда тот бросается в ледяные воды.

Так, со спокойным и непоколебимым рассудком, провел там Юсс свою вторую ночь без сна, ибо не осмеливался он уснуть в этом проклятом месте. Но, довольный тем, что вновь нашел своего брата, хотя и казалось, будто не осталось в том ни голоса, ни зрения, ни слуха, Юсс едва ли осознавал свою огромную усталость. И он насытился амброзией, что дала ему королева, ибо хорошо знал, что все силы его тела понадобятся ему для выполнения той задачи, которую он теперь себе поставил.

Когда наступил день, он встал и, подняв своего брата Голдри на спину, пошел прочь. Через ворота из меди нес его Юсс, и через стену огня, и с трудом и постепенно спустился по длинному северному гребню, что нависает над Псаррионскими Ледниками. Весь тот день, всю следующую ночь и еще день находились они на горе, и полумертв был Юсс от усталости, когда на второй день, за час или два до заката, они достигли морены. Но в сердце его было ликование и счастье от свершенного великого подвига. Они пролежали ту ночь в роще земляничных деревьев под крутыми утесами у подножия горы в каких-нибудь десяти милях от западного берега Равари, и встретили Спитфайра и Брандоха Даэй, что две ночи дожидались с лодкой в назначенном месте, с наступлением вечера на следующий день.