На пороге Тьмы - Андрей Круз

– Направо, – вновь подсказал я, Федька лишь кивнул.

Улица пошире, та самая Коммунистическая, которая нам и нужна. По ней – до площади имени вождя, до его памятника – и первый пункт нашего путешествия будет достигнут. А вот что выйдет из этого, предположить сложно – посмотрим.

Под гусеницами настоящий ковер из опавших листьев, сучьев, какого-то мусора. Не могу я до конца понять выкрутасов местного времени – листья опадают, при этом время задом наперед идет… Хотя это же не пленку проматывают, может, тут и деревья уже «задом наперед» живут? Приспособились? А может, это я в силу скудости своего воображения и немощности мыслительного аппарата не могу себе это все в совокупности представить? Для меня же время всегда в одну сторону шло, это было самое незыблемое из всего, что окружало меня. А тут… А может, оно здесь нормально идет? Как это понять?

Я даже на часы глянул сдуру, вроде как ожидая, что они мне подскажут. Стрелки, наверное, должны в обратную сторону завертеться или что? Впрочем, хрен с ним, чего этим голову забивать? Представлю себе, что здесь… радиация, например. Долго находиться вредно, а если недолго – так и ничего. Может, даже и полезно. Если быстро все сделаем и свалим, то нам до тутошних временных завихрений как до прошлогоднего снега будет. А с ним пусть Милославский разбирается, если время не физическая категория, а философская, или чего он там нагнал.

А мне от него совсем другое нужно. Нам нужно – Насте и мне. Мне указатель от него требуется вроде стрелки у дороги, с надписью «На выход». Или «Домой». Или просто «На хрен отсюда» – даже так сойдет. За ради такого дела я ему куда угодно скатаюсь и что угодно притащу, меня не убудет, хотя это как раз спорно. Но даже если и убудет, то понятно, зачем и за что. Не хочу я быть вечным эльфом в лесах под сенью Тени. Хочу обратно свою человеческую жизнь, тем более что теперь, после того как я стал по-настоящему не один, она обрела смысл. Огромный, безусловный и ясный смысл. Но не здесь, а там, откуда я пришел. Фразу профессора про «закрепленный с одного конца» тоннель я не забыл. Я вообще ничего не забываю – особенно когда говорят о том, на что я свою жизнь поставил.

– Площадь, – сказал Иван, пристроившийся теперь с пулеметом, глядя вперед, в соседний триплекс.

– Ага, – подтвердил я, опознав памятник посреди грязного, голого газона.

До площади осталось всего ничего – просто ехали мы теперь очень медленно, настороженно и опасливо.

– Справа, двухэтажное? – уточнил Федька.

– Ага, – вновь ответил я. – Давай как планировали…

Подъезды-подходы мы вчера на бумажке чертили и при помощи спичечного коробка и толстой книги на столе отрабатывали. Нас, если честно говорить, для такой поездки маловато – надо бы две машины вообще-то и человек эдак семь-восемь народу. Иван, оказывается, как он мне сказал, Милославскому на это намекал, это не я один такой умный, – но тот предложил эту тему больше не обсуждать: мол, и так достаточно. Из чего вывод сделался такой, что профессору надо изо всех сил сохранять секретность. И так как сам факт поездки вроде бы не замалчивался, вчера вон целое заседание по этому поводу было, – с предметом поисков что-то не так. Для меня не так, для Милославского с Иваном, может, и все нормально: тот же Иван на вопрос: что искать? – отвечает уклончиво: мол, мне беспокоиться незачем, он сам займется, что подразумевает под собой предложение со свиным рылом в калашный ряд не залезать. Да и с самого начала было понятно, что искать будем нечто конкретное, в «жужу» целиком никакой архив не влезет, а разбирать его по папочке вблизи Тьмы нам тоже никто не даст: время очень ограничено.

– Блин, сколько добра пропадает, – вдруг сказал Федька.

– Это какого? – не понял я.

Нам по дороге даже машин почти не попадалось: то ли не было их здесь особо, то ли уже вывез кто другой. Так, дома да заборы, уродливые деревья да клочья тумана.

– Ты че? – удивился он. – От города ЛЭП идет к шахтам, там на одних проводах озолотиться можно. Лампочек кругом полно небось. Да и вообще пошариться… тут же поле нехоженое, непаханое.

– Федь, давай ты сейчас по делу думай, а, – попросил его Иван. – Дело сделаем, отдыхать будешь – езжай куда хочешь, но сейчас об этом не надоть, хорошо?

– Как скажешь – никакой в тебе поэзии, – вздохнул Федька.

– Рули давай, поэт, – посоветовал ему Иван.

«Жужа» выкатилась на круглую площадь, описала по ней круг, фыркая дымом из выхлопных труб и объехав памятник, давая нам возможность оглядеться, затем встала, качнувшись взад-вперед, развернулась на месте с аптекарской точностью и задом лихо подкатила к невысокому крыльцу дома, на стене которого висела бордового цвета табличка с золотистыми буквами: «Районный отдел Народного комиссариата внутренних дел (НКВД)»

– С прибытием, – объявил Федька, не отводя глаз от водительского триплекса.

Иван повернул ручку, запиравшую кормовую дверь, и тяжелая стальная створка беззвучно отодвинулась на хорошо смазанных петлях. Я сразу выглянул наружу, выставив перед собой автомат.

– Вроде тихо, – объявил, оглядевшись.

– Похоже, – согласился Иван, подхватывая из укладки свой ППШ. – Пошли?

– Фонарь? – сразу спросил я его, помигав своим, уже прицепленным к стволу.

– Работает, – подтвердил он, проверив.

– Тогда пошли, – кивнул я. – Федь, как договорились, на стреме все время.

– Ты меня еще учить будешь? – усмехнулся он.

Пропустив колкость мимо ушей, я выбрался из машины, вновь огляделся. Дома квадратом вокруг круглой площади, слепые, грязные окна, от которых уже даже бликов нет. Но явной угрозы все же не видно, да и я чувствую, что вся эта паранойя со взглядами ненастоящая, нет пока под ней основания, просто страшновато мне, вот и все. Нервишки вроде как.

Подошел к массивной входной двери в здание, взялся за ручку, прислушиваясь.

– Не заперто? – спросил Иван.

– С чего бы? – удивился я и потянул створку на себя. Петли скрипнули, дверь открылась, звякнув натянувшейся пружиной. – В таких местах никогда не закрывают, как я понимаю. Двери не закрывают в смысле.

Пустой вестибюль, пахнущий сыростью и затхлостью. Справа, сразу за дверью, будка, в которой раньше сидел проверяющий пропуска. Полутьма, которая всегда лучше темноты полной, – это уже все в курсе. Лучи фонарей скользнули по стенам, осветили высокую стойку дежурного, какие-то назидательные плакаты на стенах, с которых сурово смотрели бдительные рабочие и сотрудники в форме, предупреждая о том, чего делать нельзя, дабы не продать завоеваний агентам мировой буржуазии. Даже юная и довольно мордатая комсомолка в красной косынке сурово прикладывала палец к губам, требуя не болтать.