Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

Утром Оника поднялся спозаранок. Забот был полон рот, места себе не находил. Сына попросил, чтоб под­стриг его маленько, усы в порядок привел. Сноху заста­вил выгладить ему белую рубашку. Достал из сундука костюм, который швырнул когда-то в самый дальний угол. А теперь он пришелся кстати; позарез хотелось сегодня выглядеть человеком, в колчане которого еще не иссякли стрелы и который знает толк в одежде. Начи­стил свои башмаки, заглянул в них, как в зеркало, и подумал вслух: «Добротный товар стали делать».

— Что это вы, тата, как на свадьбу рядитесь? — спросила сноха.

Онике будто оплеуху дали. Рассердился он на эту неумную женщину: и чего она по пятам за ним ходит, подглядывает да выспрашивает.

— Ты знаешь, дочка, что я тебе скажу. — В сердцах повернулся к ней Оника. — Как-то на заборе было напи­сано — «дурак». Умный человек прошел, не заметил, А дурак шел, увидел и шум на всю улицу поднял, людей собрал, в грудки бил себя, жаловался: что это такое — свет грязный стал, пройти по улице спокойно невозмож­но. Оно и тебе, дочка, впору людей сзывать!

— А ну вас, и спросить нельзя!

Оника в тот день едва дождался вечера. И солнце что-то долго не садилось, и стадо в село не возвраща­лось, и не слышно было, чтоб девчата вернулись с поля, хотя жизнь шла тем же шагом, что и вчера, и месяц на­зад, и не думала сбавлять скорость. Это Оника, видно, сам стал по-молодому нетерпеливым: жизнь за ним не поспевала. Но едва вечер разлил свое теплое, как пар­ное молоко, половодье и в окнах и в небе зажглись огни, Оника уже был готов. Блестели на нем туфли, на­чищена была шляпа, снегом январским белела из-под модного дорогого пиджака рубашка с отложным ворот­ником. Плечи раздвинулись, и спина ровнее стала, и сердце Оника слышал свое, налитое до краев каким-то терпким, как вино, соком. Шел Оника по улице, глядя сквозь стекла очков на белые дома и заборы. Встречные снимали перед ним шляпы, если это были мужчины; жен­щины — у тех язык до любопытства всегда липкий:

— Куда это вы, дедушка?

— На кудыкину гору, — сердился Оника. Но тем, в ком он различал доверие и чуял, что его поймут пра­вильно, отвечал с охотой:

— Дом культуры поглядеть решил. Да и в библиоте­ку надобность заглянуть есть.

Ему было приятно, когда за спиной раздавался одоб­рительный говорок: «Онике и старость не в старость».

Возле Дома культуры толпилась нарядная молодежь. Еще издали Оника увидел веселую толпу и заторопился. Дом культуры стоял посреди села, на открытом месте, высокий и белый. Окна его — от крыши до пола — за­литы светом. На площади перед Домом культуры стай­ка парней и девчат отплясывала жок. Гудел барабан, пела скрипка, заливался кларнет. Едва Оника прибли­зился, как его сразу окружили не занятые в ганце. Ста­рик сам не заметил, как оказался в центре внимания. Гостеприимной щедрости молодежи не занимать. Она не делит в праздники людей на старых и молодых — все ей равны; первый тот, кто мудрее, кто может померяться по ловкости с другим, кто может живее всех на лице вызвать улыбку и доставить радость. Половодьем хлы­нули шутки, смех. Девчата и хлопцы с появлением Оники развеселились. И Оника забыл среди них, что у него за плечами долгая-долгая жизнь.

— Дедушка, может и вы на жок? — предложил кто-то.

— Погляжу что к чему. А потом, может, и тряхну...

 Оника повернулся к танцующим. Огненно и лихо бы­ло в их кругу. Удары и ритм барабана бодрили кровь. Что яркие звезды, горели лица девушек, переливалось драгоценной россыпью при свете фонарей монисто. Не мог оторвать зачарованного взгляда старик, сам стал притоптывать ногою. Еще минута, и он встанет рядом со стройными, как тополь, юношами, ловя лукавый взгляд молодых красавиц. И вдруг Оника увидел Мари­цу. Яркая, как солнце, стройнее и лучше всех, хмелем блестят ее глаза, рот приоткрыт в улыбке, и земля под ней каруселью плывет.

— Давай, давай, Марица! Всем им покажи, какой ты золотой орешек, — зажегся Оника, чувствуя, что глаза застилают слезы радости.

— Давай... — И старик не договорил. Улыбка в мгно­вение сошла с лица: «Что это возле нее выкаблучивает­ся этот верзила?» — Оника стал гадать, кто бы мог быть этот высокий парень, что танцевал с Марицей. Где он его видел? И вспомнил — это Андриеш, сын вдовы На-талицы. Не понравился Андриеш старику, хотя спроси его еще только вчера, кто самый лучший парень на се­ле, он назвал бы сына Наталицы.

Марица не сводит глаз с Андриеша, то танцует с ним в обнимку, то стоит рядом. Бьет барабан, плачет скрип­ка. Огонь танца только разливается, не видно ему конца. Нет, Марица не просто в паре танцует с Андриешем. Они­ке что-то говорят соседи, что-то спрашивают у него, но он слышит только вой барабана и плач скрипки, что-то сильно давит на плечи, что-то вдруг заныло в груди, отдалось болью. Но Оника еще ничему не верит. «Вот погоди, кончится танец... кончится танец», — твердит он себе. А когда танец кончился, Марица и Андриеш, взяв­шись за руки, почти бегом пошли к двери освещенного Дома культуры. Они куда-то торопились. У них, каза­лось, времени в обрез. Молодость всегда спешит, хотя ей еще жить да жить. А у него, Оники, времени хоть от­бавляй. Совсем его некуда девать. Он видел, Марица скрылась в двери, и сам пошел вслед. В походке его уже не было той твердости и лихости, да и плечи что-то да­вили на позвоночник.

У парадного Онику окликнули, но он не оглянулся, молча поднялся по ступенькам, чтобы войти внутрь Дома культуры; в правом его крыле размещалась библио­тека, и он еще надеялся застать там Марицу. Но только он взялся за скобу тяжелой дубовой двери, как лицом к лицу столкнулся с той, к кому он шел.

— Ой, дедушка Оника! — обожгла она старика улыбчивым, счастливым взглядом. За ее спиной стоял Андриеш. Тоже улыбался. И то же счастье было разли­то на его чернобровом, смуглом лице.

— А я к тебе, Марица, как обещал, за книгой пришел.

— Дедушка, — сказала моляще Марица, — в би­блиотеке сегодня Ленуца. Попросите ее. Она выберет вам самую лучшую книгу.

Старик видел ее яркие, как спелая вишня, губы.

— Ну что ж, — сдвинул он брови. — Можно, чтоб и Ленуца...

Марица и Андриеш вспорхнули с места. Оника не оглянулся им вслед. Стоял и не знал, куда идти. За спи­ною бил барабан, плакала скрипка. Оника повернулся, со ступенек поглядел на танцующую молодежь. Но той, кого он искал взглядом, среди танцующих не было. В библиотеке ему надобности больше нет. И, не отдавая отчета своим мыслям, он побрел, сам не зная куда. Оч­нулся лишь, когда оказался на крутизне холма среди высаженных им деревьев. Он не чуял усталости в ногах. Откуда-то снизу тянуло теплым свежим ветром. На ми­нуту отлегло от сердца. Из-за излучины Днестра выгля­нул месяц. И все будто на ладони: деревья, как моло­ком облитые, и под ногами у них кружевная тень. И вдруг увидел старик, что стали его саженцы самостоя­тельными, ноги их не были, как еще год тому назад, зыбкими. Крепко стояли на земле. Доглядывать ему те­перь за ними нечего, в: помощи его они уже не испыты­вают больше нужды. По лицу Оники текли слезы. Он не сдерживал их. Он думал о деревьях, которым дал жизнь и которым стал не нужен, о Марице. Думал о том, что и должно было собственно быть в старости, — одино­честве.

А село продолжало жить своей неуемной жизнью. По вечерам у печек-времянок так же хлопотали возвратив­шиеся с поля хозяйки, готовили ужин. По склону холма в село, блея, скатывалась отара овец. Было слышно, как в разнобой гремели самодельные колокольцы, привязан­ные к шеям овечек. Пахло сухой землей, сеном и пылью.

Онику все реже видели на завалинке, все реже прово­жал он заход уставшего за день солнца. Поговаривали, что окончательно сдал старик. Кто-то взял и выпил его всего, остались только кости и сухая, желтая кожа, что еще связывало его с людьми и жизнью. Он еще радо­вался солнцу, зеленой траве, что ползла к его ногам, когда он сидел на завалинке, но это был уже как бы только отблеск заходящего солнца.

МУЖЧИНОЙ СТАТЬ НЕЛЕГКО

ТАЙНА ПАПОРОТНИКА

На Кавказе, у северных его отрогов, в незапамятные времена таинственно возникла красавица гора Бештау. Много сложено об этой горе легенд. Еще и сегодня ходят о ней разные необыкновенные слухи. Рассказывают, будто есть в ней пещеры огромные — на целые километры в глубь земли — и обитают в этих пе­щерах диковинные существа, людям не известные, а в пещерах будто бы клады волшебные спрятаны.

Вовка Кораблев просто замучил свою бабушку рас­спросами о Бештау. Бабушке его было больше семидеся­ти лет, и уж слухами «про Бештау» полна была ее па­мять. Жили они недалеко от горы, почти у самого ее подножия. И бабушка не скупилась на рассказы, пове­дала она внуку много всякой всячины. А сегодня откры­ла такое, от чего Вовка заерзал на стуле, по спине у него забегали мурашки.