Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

* * *

Олга снова оказалась в аду.

— Добро пожаловать, — злобно хихикнул в дальнем углу сгусток тьмы, блаженно щуря огненные прорези глаз. — Похоже, мы здесь надолго.

Первая ночь в новой тюрьме прошла кошмарно в прямом смысле этого слова. Олга спала урывками, вполглаза, чувствуя со всех сторон присутствие йоков, их жуткий при таком скоплении запах, что забивал воздух, как дым в горящей избе, где невозможно ни продохнуть, ни уйти прочь. Но и в короткие мгновения забытья она не могла избежать яви: сны были яркими, реалистичными и столь ужасными, что Олга просыпалась в холодном поту и с криком, застывшим на губах. Утром лысый паренек — Ящер — со злыми, как у черта, глазами, принес ей хороший, рассчитанный на взрослого йока завтрак, сдобрил пищу какой-то мерзкой шуткой, из которой Олга не поняла ни слова, и удалился, шумно хлопнув дверью. Несмотря на голод, скрутивший нутро, что колодезный ворот веревку, завтрак не пошел пленнице впрок. После, когда Медведь, которого соплеменники величали странным словом “намма”, наведался в темницу, Олгу стошнило прямо на его начищенные до блеска сапоги. На лице Бурого возникла несвойственная суровому воину и оттого весьма потешная гримаса замешательства, и Олга, наблюдая, как тот растерянно утирает смрадящую кислотою жижу с оттопыренных носков, не удержалась и сдавленно захихикала, перемежая истерический смех внезапно одолевшей ее икотой. После этого Бурый, похоже, рассердился: побледнел, вены на шее вздулись, ноздри затрепетали:

— Ах ты, девка, насмехаться надо мною вздумала!

— До чего… ик… ты… ик… смешной, спасу нет, хи-хи! — утирая набежавшие слезы, проговорила она.

— Смешной?! — взревел Медведь, с силой кидая тряпку об пол. — Я тебе покажу, смеш…

Гибкие, как змеи, руки ласково обхватили толстую шею, пальчики с острыми коготками зарылись в густые кудри, впиваясь в нежную кожу лба, коснулись лица, губ. Бурый застыл, соображая, когда она успела подобраться к нему сзади, и почему он этого не заметил, но соображалось отчего-то очень трудно. Резким движением он отбросил ее, оцарапав щеку. Пленница, зацепившись за сундук, бухнулась на пол, громыхая цепями, и замерла. Он наклонился и перевернул Олгу на спину. Глаза бездумно смотрели в иное пространство, из рассеченной брови хлестала кровь, заливая лицо, застывшее и мертвенно бледное.

— Мне так больно. Уйди, проклятый, не мучай меня, — тихо произнесла она. Намма вскочил и выбежал прочь, не в силах более терпеть это безумие. А Олга продолжала шептать, глядя в алые зенки нависшего над всем ее миром черного, как слепота, существа, что плотоядно улыбалось, разевая беззубый рот.

— Уйди…

После, через день, а может через два, приходил Ящер, тощий и вертлявый, словно юла, и к тому же говорливый, что баба в базарный день. Он по какой-то неведомой причине был крайне зол, отчего на его блестящем и гладком черепе проступали темные пятна, а голос становился противным, словно улитка без панциря, склизким и вибрирующим. Ему удалось скрутить Змею, правда, она не особо сопротивлялась. Страх уступил место безразличию — она вдруг поняла, что все самое ужасное, что могло с ней случиться, уже произошло, что борьба с болью бесполезна, как и всякая борьба, что она слаба и беспомощна против силы ее мучителей, силы ее проклятия, ее судьбы. А этот тощий юнец, что задрал подол ее рубахи… Бог с ним, пусть делает, что хочет, все едино. Вот только его глаза… такие красивые, словно два изумруда в золотых нитях скани…у нее когда-то были такие серьги. Были, да сплыли. Ах, до чего же ей хочется подержать их в руках, эти глаза-серьги. Забрать их себе…

Ящер долго выл, зажимая пустую глазницу, покуда Олга, радостно улыбаясь, перекатывала мягкий кровоточащий шар по ладони. Больше он не появлялся, отчего она некоторое время находилась в расстроенных чувствах, что не сможет добыть второй, но вскоре забыла. Она вообще стала быстро все забывать, отчасти потому, что потеряла счет времени, отчего прошлое, настоящее и нереальное мешались, слитые в один котел наступающего безумия, отчасти потому, что она практически перестала осознавать себя, медленно растворяясь в черном чреве огнеокого существа, что, не смыкая глаз, следило за нею. Сначала она пробовала задаваться вопросом: кто этот демон? Но очень скоро желание узнать это погасло в ней, как и все остальные желания. Она успела лишь дать ему имя: страховидло.

А после к ней стал приходить этот странный полуживой получеловек-полуйок, с желтыми, похожими на перья волосами. Он был молчалив и скуп на эмоции, он не боялся, но и соблюдал границу безопасности, он наблюдал, но не был назойлив. Сокол просто приносил ей пищу, как заправский тюремщик, ставил поднос в строго отведенное для этой цели место и через определенный отрезок времени уносил его. Вскоре она поняла, какая особенность заставляет ее думать о Пернатом в моменты его отсутствия: Сокол ничего не хотел от нее. Совсем. Ничего. И уже одно это вызывало жгучий интерес.

Чтобы позлить надзирателя, Олга перестала есть. Прошло шесть дней, прежде чем он заговорил с ней… и предложил ей более легкую смерть! Он оказался наивным, как дитя, этот невозмутимый йок. Олга долго смеялась, после его ухода, тихо, чтобы чужие уши не почуяли ее ликования. Она со вкусом пообедала, и, разбавив содержимое флакона в кружке с водою, осушила ее до дна за здоровье страховидла, что, забившись в угол, шипело и плевалось дымными кольцами, недовольное таким раскладом. Яд, непредсказуемый в своем действии, и в этот раз не изменил своей сути. Олга просто провалилась в глубокий черный колодец забытья без кошмаров и бешеных вибраций силы.

Сокол вернулся вечером. Постоял у порога, задумчиво ковыряя засов ногтем, потом все же решился и сдвинул его, распахнул дверь. В нос ударил привычный здесь запах давно немытого тела и едкий удушающий аромат полыни. На секунду перехватило дыхание. Справившись с головокружением, он все же вошел в дом и нечаянно задел ногою кружку, что гулко откатилась прочь, побрякивая на стыках дощатого пола. Сокол замер, на миг оглушенный тишиной, но так и не смог различить ни единого звука. Она лежала на полу лицом вниз, уткнувшись лбом в тыл ладони, другая рука, выброшенная вперед, насколько позволяла цепь, сжимала в кулаке последнее ее звено. Волосы, словно змеи, расползлись в разные стороны от неподвижного тела. Йок присел рядом, пощупал пульс, вновь прислушался. Ничего, тишина. Пленница не дышала. Он перевернул труп на спину, брезгливо поморщился — ее послабило перед смертью, рубашка была мокрой и воняла полынью, — убрал с лица волосы и, раздвинув