Памятники Византийской литературы IX-XV веков - Сборник

Басенный жанр был одним из самых популярных жанров низовой византийской литературы на всем протяжении ее существования. Количество рукописей, содержащих басенные тексты, так велико, что классификация их представляет одну из самых трудных задач текстологии. Басня использовалась и представителями «высоких» жанров византийской литературы — в качестве иллюстрации и примера мы ее находим и в письмах Григория Назианзина, — и в прогимнасмах Никифора Василаки, и в истории Никифора Григоры, которые брали здесь образец с писателей поздней античности, щедро вставлявших басни в свои речи и трактаты. Но как самостоятельный жанр, образцы которого не вставляются в произведения других жанров, а собираются в отдельные сборники, басня оставалась достоянием низовой литературы.

Басенная традиция античной и византийской литературы не знала перерывов в своем развитии. Основной свод античных басен, легший в основу не только византийского, но и всего новоевропейского басенного творчества, был составлен около I–II вв. н. э. и включал около 240 басен. По традиции они назывались «баснями Эзопа». Этот сборник был переработан, ранневизантийскими переписчиками около VI в.; эта переработка, сделанная на народном языке, грубом, но ярком, отбросила наименее популярные сюжеты первоначального эзоповского сборника, но зато добавила к нему новые сюжеты, заимствованные из прозаических пересказов басен Бабрия. В таком виде свод эзоповских басен переписывался с более или менее заметными изменениями в течение нескольких столетий. Только к концу византийской эпохи ученые классицисты обратили внимание на этот низменный жанр и предприняли новую его переработку, пересказав тот же басенный свод гладким литературным, слегка аттицизированным языком. Эта переработка иногда приписывается знаменитому Максиму Плануду. В этой переработке и стали известны греческие басни европейскому читателю, когда после падения Константинополя греческие гуманисты привезли своего «Эзопа» в Италию.

Таким образом, по составу сюжетов византийская басня в основном не выходит из пределов античного репертуара. В этом, между прочим, ее отличие от средневековой латинской басни, в которой эзоповская традиция щедро пополнялась свежими сюжетами, почерпнутыми из германского и романского фольклора. В Византии чистота «эзоповской традиции» держалась гораздо тверже: даже когда в Византии был переведен и получил широчайшую популярность знаменитый сборник восточных сказок и басен «Калила и Димна» («Стефанит и Ихнилат»), то ни одна из басен этого сборника не просочилась в рукописи эзоповского цикла. Поэтому, говоря о специфически византийской басне, мы можем иметь в виду лишь особенности пересказа традиционных сюжетов и немногочисленные новые сюжеты, попадающие в отдельные эзоповские сборники.

Любопытным опытом пересказа традиционных сюжетов являются стихотворные басни из парижской рукописи, помещенные в настоящем разделе. По большей части они пересказывают сюжеты, восходящие к Бабрию. Сложный стих басен Бабрия (холиямб) уже не воспринимался византийскими читателями; большинство переписчиков читало его как прозу и пересказывало соответственно; но те немногие, которые чувствовали, что перед ними — стихи, считали своим долгом и пересказы выполнить стихами. Это — двенадцатисложный политический стих, развившийся из очень расшатанного ямбического триметра и представляющий собой по существу силлабический стих с постоянным ударением на предпоследнем слоге и с цезурой после пятого слога. Таким размером (немного более строго выдержанным; чем в подлиннике) выполнен и предлагаемый перевод.

Другая группа басен, включенных в настоящий раздел, — три басни–новеллы, сохранившиеся в двух рукописных сборниках, где они переписаны рядом с традиционным эзоповским сводом и с «Стефанитом и Ихнилатом». Эти басни фольклорного происхождения; в частности, первая и последняя из них сходны с 212 и 123 новеллами из итальянского сборника Саккетти (XIV в.). Можно не сомневаться, что подобный жанр пользовался гораздо более широкой популярностью, чем мы об этом можем судить; но стойкость эзоповской традиции заграждала ему дорогу в басенные сборники.

СТИХОТВОРНЫЕ БАСНИ ИЗ ПАРИЖСКОЙ РУКОПИСИ

Увидел лекарь тяжелого больногоИ стал больного лечить по мере знанья,Но очень скоро больной его скончался.Лекарь промолвил, обратясь к домочадцам:«Вина поменьше, припарок бы побольше,И был бы друг ваш и живым и здоровым».Но так ответил один из домочадцев:«Лекарь ты, лекарь, к чему такие речи,К чему советы, коли он уже умер?Пока он жив был, тогда и хлопотал бы».

Волк злой, голодный искал себе добычи.Рыскал он всюду и, наконец, услышал:Где–то в домишке малыш кричит и плачет,А над ним бабка твердит ему, грозится:«Уймись, дождешься: выброшу тебя волку!»Волк живо понял эти бабкины речи,И вот, в надежде на легкую поживуСел, дожидаясь, чтобы сожрать младенца.Уж полночь близко, вдруг снова бабкин голос:Она смеялась, крошку свою лаская,И говорила: «Детка ты моя, детка,Что нам до волка? Мы вмиг его зарежем!»Услышав это, побрел волк восвояси,Так рассуждая: «Как видно, в этом домеСлово и дело не в ладу меж собою,И мне, бедняге, опять ходить голодным».

Какой–то путник, отправляясь в дорогу,Молил Зевеса послать ему находку,Дав обещанье, коль что–нибудь найдется,Посвятить богу лучшую часть поживы.Нашел он сумку, и полна была сумкаФиников спелых и миндальных орехов.Сперва он думал, что в сумке лежат деньги,А как увидел финики да орехи,Так принес в жертву: от фиников — костяшки,А от орехов только одни скорлупки.Все остальное съел сам он с голодухи.Так он исполнил свой обет, данный Зевсу,Отдав, что было и внутри, и снаружи.

Пчела когда–то, строительница сотов,Прийти решила на поклон к олимпийцам,Взявши с собою свой мед для приношенья.Зевс был доволен этим ее подарком,И обещал ей дать все, чего попросит.И вот сказала пчела голосом слезным:«Пресветлый боже, пчелиный род создавший,Даруй мне жало за мою тебе службу;Чтобы могла я убивать беспощадноТех, кто захочет мед у меня похитить».Зевс прогневился, услышав эту просьбу,Ибо любил он человечью породу:И вот какое в ответ сказал он слово:«Не все так будет, как ты того желаешьЕжели кто–то твоих коснется сотов,Ты, подлетевши, больно ужалишь вора,Но вмиг погибнешь сама, потеряв жало».

Мышь полевая свела с домашней дружбуИ пригласила подругу к себе в гости —С ней поделиться сельским своим зажиткомГостья поела ячменя да пшеницыИ говорит ей: «Живешь ты, как мурашка!Вот у меня–то и впрямь всего довольно:Приходи в гости и сама убедишься!»И тут же обе отправились в дорогу.Хозяйка гостье хлеба подносит, стручьев,Фиников гору, сыра, плодов и меда,А та дивится, не может нахвалиться.И причитает о своей жалкой доле.Вот две подруги принялись было кушать,Как вдруг открылась дверь, и вошел хозяин.Мышки–трусишки, напуганные стуком,Давай бог ноги, и затаились в норке.Чуть осмелели, чуть потянулись к фигам,Опять зачем–то кто–то вошел в кладовку,И они снова, завидев человека,Вмиг разбежались и попрятались в щели.Тут мышка–гостья, голодом истомившись,Загоревала, и так подруге молвит:«Что ж, благодарствуй, живи в своих хоромахИ объедайся, сколько душе угодно,Средь этих страхов, повсюду здесь грозящих.А мне, убогой, лучше, как видно, будетГрызть без заботы мой ячмень да пшеницу».Гораздо лучше жить скромно, да спокойно,Чем наслаждаться роскошью, полной страха.

БАСНИ–НОВЕЛЛЫ ИЗ ФЛОРЕНТИНСКОЙ И АФИНСКОЙ РУКОПИСЕЙ

Вор поселился в одной гостинице и жил там несколько дней в надежде что–нибудь украсть, но случая все не подворачивалось. Вот однажды он увидел, что хозяин гостиницы надел красивый новый хитон — дело было в праздник — и сидит у ворот гостиницы, а поблизости никого нет. Подошел вор, присел рядом с хозяином и заговорил с ним. Разговаривали они целый час, а потом начал вор разевать рот и при этом завывать по–волчьи. Спросил его хозяин: «Что это ты?» Вор отвечал: «Так и быть, скажу тебе; об одном прошу, постереги мой плащ, потому что придется мне тут его оставить. Я сам не знаю, добрый господин, почему это, но то ли за грехи мои, то ли еще отчего находит на меня иногда такая зевота; и стоит мне зевнуть–три раза подряд, как я оборачиваюсь волком и бросаюсь на людей. И с этими словами зевнул он во второй раз и опять завыл, как прежде. Услышал это гостиник и подумал, что вор говорит правду; вскочил он в испуге и хотел убежать. А вор ухватил его за хитон и стал просить: «Не уходи, добрый господин, и возьми мой плащ, а не то я его потеряю!» И с этими словами разинул рот и стал зевать в третий раз. Испугался хозяин, что тот сейчас его съест, сбросил свой хитон, кинулся бегом в гостиницу и заперся изнутри. А вор подхватил хитон и ушел восвояси.