Первое дело Мегрэ - Жорж Сименон

— Что же вы сделали, получив деньги?

— Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин «Лувр». Там было очень много народу. Повсюду очереди.

— В котором часу это было?

— Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь. Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.

Его брат улыбнулся комиссару.

— Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?

— Я думал только о подарках для Биба.

— В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?

Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.

— Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?

— Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.

— Вы видели этот бумажник?

— Да. Все его видели.

Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:

— Его не нашли. Потом — к Оливье:

— Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?

— На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.

— Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?

— Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны. Повсюду встречались веселые компании и парочки.

Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.

— Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались…

Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:

— Вас никто не поцеловал?

— Нет.

— Вы знали, куда идете?

— Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.

— Вы когда-нибудь уже ходили туда?

Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:

— Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.

— Когда вы решили провести ночь в кино?

— Как только получил деньги.

А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: «Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости».

Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) — и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.

Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.

В общем, он встретил рождество по-своему.

— В котором часу вы вышли из кино?

— Около шести, к открытию метро.

— Какую картину вы смотрели?

— «Пылающие сердца». И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.

— Вы просидели там только один сеанс?

— Нет, два. Не досмотрел лишь «Новости дня», которые начались, когда я уходил.

Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку — свой билет в кино, затем еще одну, розовую.

— Вот! Мой билет в метро.

На нем значилась дата, час, штемпель станции «Опера», где он спустился в метро.

Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.

Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: «Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон. Я на вас не в обиде».

И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.

Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.

Это было так называемое «окно». В будний день в в эти часы иногда случались транспортные происшествия, чаще всего сбивали старых женщин на оживленных перекрестках Монмартра и в густо населенных кварталах.

Сегодня же улицы были почти безлюдны, как в августе, когда большинство парижан выезжает к морю или на дачи.

Было половина двенадцатого. Прошло уже более трех часов, как о мальчишке не поступало никаких известий, он не подавал признаков жизни.

— Алло! Да… Слушаю, Жанвье. Ты говоришь, что в квартире старухи нет никакой жестянки? Хорошо… Ты просматривал одежду покойной? Гонес это сделал до тебя? Ты уверен, что в кармане под юбкой у нее не было старого бумажника? Тебе о нем рассказывали? Консьержка видела, как кто-то прошел вчера вечером к старухе около половины десятого? Я знаю кто… А после? Всю ночь в доме не переставали ходить… Понятно… Не заглянешь ли ты в дом? Да, в тот, что позади… Мне хотелось бы знать, все ли там было спокойно нынче ночью, главное — в квартире на третьем этаже… Позвонишь мне, ладно?

И он повернулся к неподвижно сидевшему на стуле отцу, в своем смирении похожему на больного, ожидающего приема у врача.

— Вы уловили смысл моего вопроса? Не просыпается лп ваш сын иногда среди ночи?

— Да, у него бывают сомнамбулические явления.

— Он встает и начинает ходить?

— Нет. Садится на постели и кричит. И всегда его преследует один и тот же кошмар. Ему чудится, что горит дом. Глаза у него широко открыты, но он ничего не видит. Потом взгляд его постепенно становится осмысленным, и с тяжелым вздохом он снова укладывается спать. Назавтра он ни о чем не помнит.

— Когда вы утром возвращаетесь, он еще спит?

— Не всегда. Но если он даже и проснулся, делает вид, будто спит, — чтобы я разбудил его поцелуем и потянул за нос. У нас с ним такая игра, понимаете?

— Возможно, соседи в эту ночь шумели более обычного. Кто живет на одной с вами площадке?

— Чех… Работает он на автомобильном заводе.

— Женат?

— Не знаю. В доме живет столько парода, и потом, жильцы так часто меняются, что трудно всех запомнить. По субботам чех обычно приглашает друзей выпить рюмку-другую и попеть песни своей родины.

— Жанвье узнает, собирались ли там вчера, и позвонит нам. Если да, то шум мог разбудить вашего сына. Во всяком случае, ожидание сюрприза, о котором вы предупредили мальчика, должно было его сильно взбудоражить. Если он проснулся и поднялся с постели, он мог машинально подойти к окну и увидеть вас у старухи Файе. Он не догадывался, кто она вам?

— Нет. Он ее не любил. Называл клопом. Он часто встречал ее на улице и говорил всегда, что от нее пахнет раздавленными клопами.

Ребенку, очевидно, запах этот был знаком, ибо в том доме, где они жили, клопов хватало.

— Его удивило бы ваше присутствие в квартире старухи?

— Безусловно.

— Он знал, что она давала деньги под проценты?

— Все это знали.

Комиссар повернулся к другому Лекеру:

— Как вы думаете, сегодня есть кто-нибудь в «Пресс»?

На этот вопрос отозвался бывший линотипист:

— Там всегда кто-нибудь есть.

— Тогда позвоните им. Попытайтесь разузнать, не наводил ли кто-либо справок об Оливье Лекере?

Последний опять обернулся к брату и, прежде чем тот успел открыть справочник, назвал номер телефона типографии.

Пока Лекер звонил, остальным ничего не оставалось делать, кроме как смотреть друг на друга и на лампочки, которые упорно не желали загораться.

— Это очень важно, барышня. Быть может, это вопрос жизни или смерти… Уверяю вас… Потрудитесь, прошу вас, расспросить всех, кто сейчас в типографии… Как вы сказали? Тем не менее я настаиваю! У меня сегодня тоже рождество, а между тем я звоню вам… — И он пробурчал сквозь зубы: — Вот мерзавка!

И снова они ждали, прислушиваясь к стрекоту линотипов, шум которых явственно доносился из телефонной трубки.

— Алло! Как?.. Три недели назад? Ребенок, ага!.. Отец весь побелел и почему-то пристально уставился на свои руки.

— Он не звонил? Сам приходил? В котором часу?.. В четверг? Ну и дальше? Спросил, работает ли Оливье Лекер в типографии? Как? И что ему ответили?