Наваждение Люмаса - Скарлетт Томас

Мы говорили о теории хаоса и о том, как бабочки вдруг оказались наделены способностью вызывать ураганы, и еще говорили об эволюции. Лура излагала свою теорию — часть ее проекта — о том, что недостаточно придумать что-либо с помощью машинной кодировки, новая идея должна еще и прижиться. Одни теории оставались на века, другие пропадали. В теории Ньютона имелись кое-какие сбои, но их исправила теория Эйнштейна. Она, хотя и представляла собой мутацию ньютоновской теории, оказалась сильнее — и прижилась. Но что-то тут не сходилось…

— А как же время? — спросила я.

— А что с ним? — спросила Лура.

— Ну, никто ведь не думает, что относительность появилась только в 1905 году или когда там. Все считают, что относительность существовала всегда, просто раньше ее не замечали.

— И что вы об этом думаете?

— Не знаю…

— Может быть, время устроено совсем не так, как мы думаем? — сказала Лура. После этого она с минуту ничего не говорила, и когда я взглянула на ее покрытое морщинами лицо, оно показалось мне очень усталым.

— Что это за писательница, о которой вы говорили? — спросила я — Та, что все время оставляет сообщения.

— Ох, — сказал Берлем.

— А, — сказала Лура, — ее заинтересовали мои теории, и она сжала их все в небольшой рассказ. Его собирались напечатать в журнале «Природа», но я все сомневалась, хочу ли этой публикации. Она предложила подписать его и моим именем тоже, но я не уверена, что готова к такому шагу. Что же до моей книги…

Взгляд Луры скользнул с моего лица куда-то в сторону и остановился в районе стола.

— Как она называется? — спросила я.

— «Постструктуралистская физика», — ответила она. Постукивание спиц прекратилось. Она вздохнула и свернула на коленях вязанье. — Она, конечно, никогда не будет опубликована.

— Почему?

— Потому что ничего из того, что я вам рассказала, нельзя доказать. Не существует никакой постструктуралистской физики. Представляю, как бы я пыталась объяснить все это своим бывшим коллегам. Они бы подумали, что я сошла с ума. Такое случается с людьми, когда они выходят на пенсию. Они… — Лура пожала плечами — короткое, едва заметное движение. Мы с Берлемом ждали, что она закончит фразу, но она произнесла лишь: — Ну, что ж…

Берлем нагнулся, чтобы поднять клубок шерсти — я не заметила, как он упал на пол и закатился под стул Луры.

— А как же тропосфера? — спросила я.

— Никакой тропосферы больше не будет, — ответил Берлем.

— Не будет? Но… как?

— Вы ее уничтожите, — сказал он.

Глава двадцать пятая

Я сидела на кровати, и мысли бились в голове всполошившимися бабочками.

Вот черт!

Теперь-то я понимаю, почему Аполлон Сминфей так мною заинтересовался.

Так, значит, я могу изменять мысли людей — точно так же, как и ДИТЯ. Могу заставить кого-нибудь вроде Мартина Роуза так сильно захотеть в туалет, что ему придется оставить свой наблюдательный пост. А еще я не позволила Вольфу рассказать Адаму, где находится книга, когда типы из «Звездного света» наверняка затаились у Адама в голове и подслушивали. Но я-то думала, что все могут так делать. И не подозревала, что во мне есть нечто особенное. А теперь оказывается, что да — есть. Лура даже полагает, что я могла бы думать в машинной кодировке — что у меня есть такой потенциал. Вот почему Аполлон Сминфей хочет, чтобы я отыскала Эбби Лэтроп и через нее изменила ход истории. А Берлем и Лура мечтают отправить меня еще дальше в прошлое, чтобы я убедила Люмаса вовсе не писать этой книги. Они говорят, что мне не следует торопиться и нужно хорошенько спланировать путешествие — ведь когда не станет книги, знания о тропосфере тоже не останется. Типы из проекта «Звездный свет» никогда не отыщут книгу в монастыре, потому что книги там больше не будет. Да и никакого «Звездного света» тоже не будет. Правда, меня, как обычно, беспокоят временные парадоксы — они ну прямо связывают мне крылья! Ведь если бы я когда-то уже это сделала и все прошло успешно, то теперь мне не потребовалось бы делать это снова. К тому же в действительности у меня не так уж много времени. Мартин и Эд могут прийти сюда завтра же и вынести мне мозг. Разве тот факт, что они здесь, в этом мире, и хотят сделать со мной такое, не означает, что когда-то в прошлом мне не удалось предотвратить появление книги?

Если только… Если только время на самом деле не устроено иначе, чем все мы думаем.

Впрочем, возможно, лучше не думать об этом слишком много… Мне вообще теперь страшновато о чем-либо думать — теперь, когда я знаю, на что способны мои мысли.

Итак, я хотела знания — я его получила. Но хотела ли я такого знания? Хотела ли знать, что никакого Бога нет, потому что Бог — это мы? Что, весьма вероятно, нет никакого создателя и нет никакой причины? Причину мы придумываем сами, а о создателях лишь мечтаем — это все, что нам остается. Но ведь все это я знала и раньше, разве нет? Возможно. Но как же это ужасно: как ужасно убеждаться в своей правоте, ужасно получить подтверждение того, что да, там, наверху, действительно нет никакого папочки и никто не похвалит тебя за то, что ты правильно сложила головоломку. Нет никакого высшего существа, которое захлопало бы в ладоши и выделило бы тебе почетное место в раю, потому что тебе удалось понять кое-что из Хайдеггера. Возможно, где-то в тропосфере бог и существует, но ведь тропосфера — это всего-навсего наши мысли. А вне наших мыслей фактически ничего и нет. Усилием нашей мысли вращаются кварки, а из электронов получается все, чего бы мы ни пожелали.

Ньютоновские причина и следствие подразумевают, что, с тех пор как кто-то запустил маятник на часах мироздания, всякое действие во вселенной может быть предсказано, — конечно, если ты располагаешь необходимыми средствами. В этом мире, где все заранее предрешено и обо всем можно узнать заранее, нет места свободной воле. В этом мире, проснувшись утром, я делаю лишь то, на что запрограммирована: моя жизнь — послушно падающие друг за другом фишки домино, подталкиваемые другими такими же фишками. Вот что бывает, когда пытаешься объединить Бога с наукой. Выходит всего лишь рассказ, простой и без изысков. Рассказ, у которого есть начало, середина и конец. И середина существует в нем лишь потому, что есть начало, а конец — потому что есть середина. А в начале было слово, и слово было с Богом, и слово было Бог.

Если убрать это повествование с его причиной и следствием, нам останется лишь квантовый мир, достаточно тревожный уже сам по себе: возможность существования множества вселенных, бесконечная вероятность… Но если не принимать все это слишком близко к сердцу и учитывать факторы эволюции и экономики и всего остального, что в нашем мире принимается как должное, тогда у тебя появится хотя бы иллюзия свободной воли. Ты можешь, например, решить, стать ли тебе богачом. Можешь вырасти и стать президентом. Маловероятно, но возможно.