Избранное - Ласло Немет

Однако Тибике через несколько минут снова был возле Лайоша. Тот, чтоб угодить малышу, даже делал лишний рейс с тачкой. «Идите-ка, садитесь сюда», — и с громким «ура» мчался с ним к яме. «Еще!» — требовал Тиби. «Сначала наложим земли», — и наполнял тачку, не спеша, вытирая лопату о землю, чтобы Тери снова застала их там. «Ты опять у моего свата прячешься?» — гонялась Тери за малышом, убегавшим от нее в своих спадающих чуть ли не до земли резиновых штанишках. «Вы, Терике, только по внешности судите человека, — начинал Лайош с явным намерением повернуть разговор в серьезное русло. — А есть люди, которые куда больше стоят, чем на вид может показаться». — «Кто ж это, Лайош?» — «Вы, может, думаете, мне так уж надо эту тачку возить? Да я хоть когда могу домой, на свою землю вернуться». — «Тогда чего же вы мучаетесь с этой люцерной? Смотрите, какие руки у вас от нее». — «Это мое дело, чего мучаюсь. Мало ли: может, машину я изобрел и теперь надо ее построить или золото нашел и припрятал, пока не найду, кому продать». — «Все ваши имения там же, где и изобретения. У Шкрубицы». — «Ну так, Терике, я вас приглашаю, приезжайте когда угодно поглядеть на мой виноградник. Угощу вас молодым вином, с орехами…» Обещание это, правда, непросто было бы сдержать, но Лайош знал, что он предлагает, говоря об орехах, от которых в винном подвале и кислое вино становится сладким, будто ликер. Однако Тери, хотя ее и немного растрогал дрожащий голос Лайоша, ничего не могла придумать, кроме как снова взмахнуть своим прутиком. «И кто же вам делал то молодое вино? Шкрупулек?» — «Идите вы с этим Шкрупулеком», — вышел из себя Лайош. С минуту он яростно смотрел ей в глаза, словно вот-вот готовый ударить ее. «С ребенком-то постеснялись бы нос задирать…»

Он сам был испуган, что у него вырвались эти слова. Глаза его все еще горели угрюмым огнем, но душа уже съежилась и стремительно, как подстреленная птица, падала вниз. «Это не ваше дело, нахал!» Тери, слегка покраснев, схватила Тиби за руку. Лайош, глядя ей вслед, мог бы по ребенку определить, как сильно она рассержена. Тери так рванула его через тачку, что тот метра два пролетел за нею по воздуху. Лайош вскопал еще добрый кусок, потом руками перекидал в тачку слипшуюся от вчерашнего дождя землю. Повесив голову, он подымал и бросал каждый ком, словно собственное исстрадавшееся сердце. А глухие удары по дощатому дну тачки напоминали ему похороны: с таким звуком падают комья в могилу, на крышку гроба, под заупокойное пение и рыдание баб в черных платках. Тачка давно была полна с верхом, а Лайош все не смел выйти с ней из-за дома. Его не пугало даже, что о нем могут думать как о бездельнике; усевшись на кучу сырой земли, он вспоминал сестру: все-таки тем, видно, кончится дело, что уйдет он отсюда в Сегед, в город разбитых надежд.

Так он сидел, пригорюнившись, когда от дома послышалось: «Лайош!» Хозяйка, вернувшись из города, из управления водного хозяйства, призывала его к себе. Приговор вынесен, решил Лайош, сейчас ему выдадут расчет. «У Тери к вам одна просьба, — сказала барыня. — Вы не сходили бы за обедом вместо нее?» Тери стояла рядом и улыбалась. «Все равно вы передо мной провинились», — добавила она вместо просьбы. Спустя минуту Лайош шагал, радостно бренча судками, мимо распятия на углу. «Тебе что, особо платят за беготню? — спросил пештский каменщик, который только что кончил перегородку перед калорифером в столовой и теперь брел домой. — Только и слышно: Лайош, поди сюда, да Лайош, поди туда. Или это тоже входит в тридцать пенге?..» Лайош посмотрел на исхудавшего мастерового. У того к осени разыгралась язва желудка, и он уже грозился: если что, пускай барыня платит, коли забыла в профсоюзе о нем заявить. Разве поймет он, что есть услуги, в которых человек не может отказать женщине? «Они меня кормят за это», — ответил он и снова зазвякал судками.

Но если в путь он отправлялся счастливый и возбужденный, то назад шел, погруженный в мрачные думы. Меховой магазин барынина отца находился на Кольце, и, пока Лайош добрался туда, а потом обратно на улицу Альпар, в душе у него зародилось тяжкое подозрение. По мере того как стихала в нем радость, что Тери и барыня все-таки простили его, следы прутика Тери на сердце сначала стали чесаться, потом нестерпимо заныли; слова, как будто забытые, оживали, отдаваясь в сознании не только буквальным их смыслом, но и тем, как светились при этом глаза Тери, как кружились падающие с деревьев желтые листья, что кричали вслед Тери мастеровые. «Чем плох нарядный, красивый барин», — повторял про себя Лайош, глядя с моста на пустые дорожки острова Маргит. Летом оттуда валили на мост толпы разодетых господ, а барышни на другой стороне, прощаясь, махали им поверх гудящих авто и грузовиков красными зонтиками или сетками с купальным костюмом. Сейчас Лайош не видел вокруг ни одного красивого барина. Скрипели по мостовой телеги, груженные кирпичом; в проскочившем меж трамваем и телегой такси жирный господин сердито стучал в окошко шоферу. Впереди шел молодой человек, по виду студент, кожа на шее была у него вся в прыщах, руки и ноги походили на палки. Сколько Лайош ни озирался по сторонам, красивых господ нигде не было видно. В одной витрине на стене дома были выставлены галстуки, шелковые цветные сорочки, шляпы. Витрина была крошечной, и вещей в ней немного. Но тем недоступней казались эти немногие вещи, помещенные так, что смотреть на них можно было лишь снизу вверх; галстук из плотного зеленого шелка висел на отдельной подставке, три шляпы занимали целую стеклянную полку, синяя, с темными полосами мужская сорочка опускалась вниз шелковистыми складками. «Модные товары для господ», — значилось на вывеске над дверью. В деревне у них только механики носили синие рубашки, и то в будни, а тут у господ это самое модное, подумал Лайош, в то время как в душе, быстрей, чем вспыхивает спичка, разгоралось, росло подозрение. Оттого ли, что он прочитал на вывеске «…для господ», и это напомнило ему о собственных господах, господах его и Тери… Или оттого, что щегольские тряпки в витрине пробудили в нем мысль, что не все господа одинаковы, есть и другие…

То, что Лайош увидел у меховщика, лишь усилило его подозрение. Само заведение было на первом этаже, квартира — над ним, на втором. Если кто, как и он, приходил сюда, тот звонил в квартиру с лестничной клетки — туда вела прямо из лавки узкая винтовая лестница с перилами. Когда в поставленных друг на друга судках, словно в трехэтажном железном желудке, разместились друг под другом суп с манными клецками, говядина в томате, печенье и Лайош уже направлялся в переднюю, его кто-то окликнул: «Вы от дочери?» «Барыня за обедом послали», — почтительно ответил Лайош. Отец хозяйки был солидный пожилой господин с седой шевелюрой, напоминающий их помещика в Абафалве, барона. «Как там, строится дом? — спросил барин. — Скажите дочери, я туда как-нибудь загляну, пускай начищает дверные ручки». Лайош забормотал было, что надо еще, чтобы сами ручки появились, но не договорил: по винтовой лестнице снизу поднялась барышня и позвала барина. Стройная и высокая, она была в легком свободном платье; казалось, что на ней только шелковая сорочка. Когда она взбегала наверх, перепрыгивая через ступеньки, из-под платья выглядывали круглые, будто точеные, колени. «Барыня вас просит вниз, барин, — сказала она. — Там графиня пришла за бобровым манто». «Иду, иду, — вскочил барин. — Если ты зовешь, я всегда, в любую минуту, готов». Лайош видел, как, спускаясь по лестнице, он похлопал девушку по заду.

«Видать, так уж у них заведено», — думал Лайош на улице, разглядывая в витрине манекены в шубах. Руку оттягивали судки, от которых шли вполне земные запахи, а из-за стекла, из воротника ондатровой шубы из темных и светлых полос, сшитых елочкой, на него равнодушно взирало гладкое кукольное лицо. Перед входом в магазин стояло авто; сытый шофер в фуражке, как у почтальона, углубившись в газету, читал статью «Негус поднял брошенную перчатку». На этой машине и приехала, должно быть, графиня. А та девка, видно, барышня, служащая живым манекеном, — чтобы шуба, когда ее смотрят, висела не на вешалке, а на живом человеке. Что такому барину пощупать служанку? И что остается той, кроме как улыбаться ему? Может, эта думает тоже, как Тери: мол, нету лучше нарядного, красивого барина. С той минуты, когда Лайош увидел барина и эту девку на лестнице, у него и сомнения не осталось, что ребенок у Тери от Эндре Хорвата, к строящемуся дому которого он, Лайош, девять недель таскал кирпичи, цемент и раствор. Теперь-то ему понятно, почему Тери сказала, что барыня тоже тот еще фрукт. Втайне она и сейчас на стороне барина. И ребенок родился здесь, у них в доме. Разве барыня не сказала, что она сама устроила Тери в больницу? Не дураки они, чтоб беременную служанку у себя держать. Ведь она с брюхом даже окно вымыть не сможет. Все, все говорило против барина. Даже то, что в самое горячее время Тери отпускают в Шопрон к ребенку. Одного не мог понять Лайош — поведения барыни. Он, правда, слыхал, что бесплодные жены иногда позволяют мужу сойтись со служанкой и даже ребенка согласны воспитывать. Но у этой ведь двое здоровых детей, как же может она смотреть на такое спокойно? А разве мать ее не смотрит спокойно, доказывал себе Лайош, что муж на винтовой лестнице щупает девку? А может, барыня ничего и не знает, муж ее тоже обвел вокруг пальца, как тот подрядчик-родственник?.. Судки стучали в такт отяжелевшим его шагам; ароматы горячего супа, томатной подливки и свежего печенья сливались в какой-то новый запах, который скоро, у стройки на улице Альпар, станет запахом выстывшего обеда. Были моменты, когда все это казалось Лайошу чистой несуразицей, и тогда он вполне был согласен в душе с сигналящим ему вагоновожатым: ни к чему думать об этом, только запутаешься. Но потом со всех сторон являлись ему новые зловещие знаки, и дом на улице Альпар смотрел на него сквозь начавшийся дождь как лепрозорий.