Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— Не на корабле, а на берегу в кругу семьи и других людей. Как это и принято. В этой местности, естественно, и подносят при этом.

— А затем ты продолжал плавать — с семьей?

Старик молчит. Чертовски утомительно вытягивать из него информацию о его частной жизни. А стремление узнать о том, что действительно произошло между ним и Симоной, мне, очевидно, придется окончательно выбросить из головы.

— Итак, ты поплыл дальше… — пытаюсь я подтолкнуть его.

— Да. Я не делал большого перерыва в связи со свадьбой и от случая к случаю брал с собой в плаванье мою жену.

— Ты за штурвалом, она — на камбузе?

— Ну, не совсем так. Но я думаю, мне не надо вдаваться в подробности, твои знания мореходства, в общем-то, настолько полные, что ты можешь в какой-то мере разобраться и в малом судоходстве, — и старик разражается похожим на смех кудахтаньем.

Я терпеливо жду, когда он возьмет себя в руки.

— И как долго ты это делал?

— Я наблюдал за экономическим развитием Аргентины. В один прекрасный день я сказал себе, что для меня было бы более важно правильно завершить этот этап торгового судоходства. Я, правда, получил от панамских властей лицензию капитана, но не имел немецкой лицензии, я был штурманом. И тогда я вернулся в Бремен и записался в мореходную школу, в которой за это время открыли нужный мне курс. Я пробыл там с 1954 по 1955 год и получил немецкий патент капитана дальнего плавания. А так как, как ты, вероятно, уже заметил, уже светает, то «нам не мешало бы еще соснуть».

— Более справедливого слова никогда не говорили, — говорю я и раздражаюсь по дороге к своей каюте из-за перил на спуске, на котором я сегодня лучше подержусь руками.

Погода не изменилась и сегодня. С самого раннего утра прибывает лоцманский катер. Ему приходится совершить несколько маневров, так как зыбь настолько высокая, что оба лоцмана не решаются схватиться за канат и подтянуться. Наконец первый из них поставил ногу на штормтрап и поймал канат. Господа надели слишком нарядные для таких гимнастических упражнений куртки, они ведут себя так, будто делают это впервые. Я смотрю на них, стоящих на палубе, с возрастающим изумлением: оба в коротких брюках, у обоих усы, у большого блондина — светлые, у маленького темноволосого с толстыми икрами — черные, загнутые кверху. На мой взгляд, они выглядят, как карикатура на английских колониальных офицеров.

Мы поднимаем якоря! Мне кажется, что весь корабль вздохнул свободно. Теперь при консультации лоцманов мы медленно движемся к входу в порт. Прямо впереди и в глубине гавани горит красный огонь, далее на удалении — белый.

— Если оба эти огня совпадут, — объясняет мне старик, — то корабль плывет по направляющей линии.

Очень медленно голова мола становится крупнее, волны, разбивающиеся об мол, тоже укрупняются. А теперь оба огня совпали.

Старик еще не видел то, что обнаружил я, взглянув назад. Жены обоих старших офицеров появились на мостике. Головы обеих усыпаны красными пластиковыми трубочками, на которые они накрутили свои волосы. Этого не может быть! Эти дамы посмели показаться на мостике, да еще в таком виде в то время, когда корабль находится под консультирующим управлением лоцманов. Они в своем уме? Во мне поднимается бешенство: если это увидит старик! До этого рейса я никогда не видел леди на корабельном мостике. Формулировка «под консультирующим управлением» создает, как я знаю, особые правовые условия. Если лоцманы будут введены в заблуждение, а я помню историю о плавании через Панамский канал, рассказанную стариком, то с них снимается всякая ответственность.

А эти курицы могут, особенно в их облачении, вызвать нервный шок у любого человека. Для полноты картины появляются еще и две девочки. Леди стоят посредине ходовой рубки. Дети лезут вперед.

Старик стоит между двумя лоцманами, прямо за передним рядом окон. Он еще ничего не заметил.

— Оставь это! — неожиданно вскрикивает одна из леди, и старик резко оборачивается. Он оцепенел. Что за режиссура, думаю я, все актеры неподвижны, как в паноптикуме. Я вижу, что старик как раз собирается открыть рот, чтобы что-то сказать, но тут к старику обращается один из лоцманов. Если бы лоцман перевел свой взгляд на 10 градусов дальше, то увидел бы сцену за своей спиной. Но лоцман смотрит только на старика, спрашивая что-то у него. Что он хотел узнать от него, я ввиду напряженности ситуации не услышал.

Уперев обе руки в бока, выдвинув вперед подбородок, глубоко наморщив лоб, старик отвечает лоцману глубоким, хриплым голосом.

И тут я будто издалека слышу, как старик говорит лоцману:

— Would you please excuse the presence of the mates wives and these children? (Я прошу вас извинить присутствие офицерских жен и их детей.)

Маленький лоцман с загнутыми вверх кончиками усов слегка склоняет голову набок, оборачивается, злобно улыбается и говорит скрипучим голосом: «Doesn’t matter!» (Не имеет значения!)

Я бы этим дамам, которые поставили старика в неловкое положение, поотрывал головы. Но почему старик не прогнал их с мостика? Я знаю, что сейчас у него скребет на сердце, но он делает вид, будто для него дело закрыто. Он делает два неловких шага и становится слева от обоих лоцманов.

Сразу же за молом подходит наш буксир. Старик уже рассказывал мне, что Дурбан имеет новые построенные в Германии буксиры с крыльчатым движителем Фойта-Шнайдера.

— Они могут двигаться как через ахтерштевень, так и через нос, а также поперек, рядом с кораблем! — сказал старик почти мечтательно, и я захвачен возможностями маневрирования нашего буксира.

Очень большой порт со многими кораблями постепенно открывается перед нами. На пирсе много судов для штучных грузов, грузовые стрелы и мачты которых словно спутавшиеся стоят перед кранами, образующими фон. По-прежнему плохая погода, рассеянный свет, солнце отсутствует. Портовая толпа радует мой глаз, я люблю это акварельное настроение с его серым цветом на сером.

На угольном пирсе, к которому мы направляемся, стоят японец из Осаки и полностью закрытый корабль, при взгляде на который, когда я читаю его название «Сильвер Клиппер», у меня вырывается булькающий смех. Между этими обоими кораблями пустое место: место нашей стоянки.

— Выглядит скверно, — бормочу я. — А это что такое? Эта гигантская, величиной с дом черная система тяг и рычагов?

— Погрузочная машина, — коротко отвечает старик.

— Погрузочная машина? Это чудище, этот технический динозавр может внушить страх. Он намного выше нашего корабля. Какой сумасшедший конструктор придумал эту чудовищную аппаратуру?