Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— Очевидно, ты обижен на этих дам?

— Меньше на дам, чем на пластиковые штучки на их головах. Для меня они, так же как и стиральные машины, имеют символический характер. Это я имел в виду, когда говорил о символическом характере. Нежелание принять к сведению, что мир изменился.

— Что сказал шеф? — смотрит на меня старик стеклянными глазами. — «Корабль философов!» Он прав!

Я решительно выключаю стиральную машину. Это непрерывное перелопачивание как на пароходе, ходившем по Миссисипи, прямо перед моей каютой действует мне на нервы сегодня сильнее, чем когда-либо. Мне надо было уже давно парализовать эту террористическую аппаратуру, следовало только снять какую-либо деталь или же разбить ее. Очень глупо, что я не сделал этого. Разве старик со своей манерой терпимости уже полностью сковал мои действия?

Чтобы отвлечься, я хожу по главной палубе туда и сюда и наблюдаю за птицами, летающими вокруг корабля. Большие птицы с черными крыльями. Они неожиданно сваливаются в пике, крутят пируэты и ныряют в воду. Одна из них выполняет эти упражнения совсем рядом с кораблем. Она ныряет глубоко в воду, за ней образуется светло-зеленый шлейф. Рыбу она не поймала. Теперь она совершает наблюдательный полет вокруг носа корабля, иногда замирает и пытается, как сарыч, хлопать крыльями, держась неподвижно в воздухе, затем снова переходит в пике и ныряет в воду так, что только брызги летят. Всплыв, она какое-то время плавает как утка, а затем взмывает с поверхности воды. Это, должно быть, баклан.

Специалист по насосам занят тем, что насаживает на рукоятку флагштока препарированный плавник акулы.

— Последний, — говорит он, — совершенно испортился.

К вечеру пришла зыбь с сильной волной. Насколько видит глаз: белые пенные головы как вышитый узор. Следующему катеру проводки будет тяжело подойти к кораблю при этом волнении моря. Зыбь увеличивается от часа к часу.

Когда после еды мы сидим в моей каюте, старик несколько минут смотрит в пустоту.

— Итак, теперь мы зависим от южноафриканской железной дороги, которая должна доставить нам уголь, — говорю я. — Но они же совершенно точно знают, когда мы прибываем. Мы же не с неба свалились, а прошли 4440 морских миль! К тому же есть сокращение ETA, Expected time of Arrival (ожидаемое время прибытия), как ты мне объяснял!

— Ясной информации, во всяком случае, нет, — ворчит старик.

— Но разве ты не знал, как здесь внизу карты, в Африке, делаются дела? Ты же уже был здесь.

Почему старик не запрашивает по УКВ-связи, что означает весь этот обезьяний театр? Но я-то знаю: уж таковы они — старослужащие капитаны: только никакой поспешности, только не показывать нетерпение, всегда блюсти утонченную английскую сдержанность! Ждать и пить чай! Это я слышал уже в третий раз.

— Я был здесь даже дважды, — говорит старик, — но досадовать приходится постоянно. Почту в мешке уже давно могли подать наверх, и агент должен был бы черкануть несколько строк. Так, в общем-то, положено!

— Недостаток фантазии! Они, очевидно, не могут себе представить, что мы здесь за пределами порта переминаемся с ноги на ногу. До сих пор ты всегда делал так, будто тупость всего этого является само собой разумеющимся делом, а я не решался спросить, действительно ли этот тупой метод является нормальным, я имею в виду, как обходятся с нашим прибытием, что нас вообще не воспринимают.

— Я тоже считаю, что это непорядок, что мы после трехнедельного морского путешествия прибыли сюда, а агент не выдает почту. А ее ведь ждут все люди. — Таким раздосадованным я старика никогда еще не видел.

— Возможно, парни, сидящие в своих элегантных офисах или в изысканных английских клубах, действительно не могут себе представить, что мы здесь ждем и ждем, — пытаюсь я успокоить старика, но он никак не выберется из своей «колеи». Через несколько минут он начинает снова: «Я, естественно, знаю, что они заставляют ждать. Но, в конце концов, они делают с этим грузом, каким бы смешным он ни был, свой добрый бизнес. То, что эти люди не в состоянии сделать что-нибудь и для наших людей, выводит меня из себя!»

— Сначала ждать, а чай пить потом!

— Так думают и они. Если мои опасения оправдаются, то корабль будет болтаться здесь снаружи, на якоре, еще добрых два дня, пока ему позволят подойти к пирсу. Почему оба представителя ведомства по атомной энергии привезли с собой такой большой багаж? Они наверняка в курсе дела.

— Но ничего не выдали?

— Нет. И если для народа здесь мы должны организовать прием, то сделаем ведь все, как полагается, и устроим представление — а к этому добавим еще и приветливые лица. Но эти братцы не проявляют заботу даже об элементарных вещах: доставка почты — это-то они могли сделать по меньшей мере. Тебя поражает, что я это говорю? Естественно часто бывает, что что-то не ладится. И что я хотел сказать еще: моей серьезной отрадой этот прием не является!

Смешно, старик ведет себя так, как будто должен, — и именно передо мной, — извиняться за свою злость.

— Я рад уже тому, — говорю я, — что ты реагируешь. Сегодня до обеда я думал, что тебе абсолютно все равно.

— Ты считаешь прогрессом уже то, что я реагирую?

— Ну, конечно же! — говорю я и ухмыляюсь.

— Тоже комплимент! — отрывисто говорит старик. Теперь он выглядит не таким рассерженным, но все равно его заносит: — Все это не нравилось мне с самого начала. Информация была достаточно неясной. Я не знал, чего они хотели. Сначала они говорили: не становитесь на якорь. Потом началась такая ужасная качка, что я выбросил якорь…

— Выбросил якорь?

— Ради бога. Я знаю, что затронул больной для тебя вопрос. Еще в Бресте ты читал лекции на тему «бросать якорь». Этого никто не может сделать из-за громадного веса якоря. «Еще один выбрасыватель якоря!» — я еще слышу твои слова, если кто-то из флотилии выражался, по твоему мнению, неточно.

— И вы считали меня «чокнутым»?

— Я-то нет. Я знал, что ты читал своего Йозефа Конрада. Так что извини! Я «опустил якорь». — Наконец-то улыбка осветила все лицо старика.

— Теперь я вспоминаю свой первый рейс на «Отто Гане», — говорю я, — тогда прибытие было таким же впечатляющим.

— Но это же было в Бремерхафене? — спрашивает старик.

— Да, в Бремерхафене зимой, за день до моего дня рождения.

— Не так уж радостно это звучит, да и не должно, наверное, — отвечает старик сам себе, потому что я ничего не говорю. — Смешно — торчим перед Дурбаном, а думаем о Бремерхафене.

— Мы пролетаем время и пространство, причем без технических приспособлений.