Крушение империи - Михаил Козаков

Свесившись со второго яруса нар, Ваулин минуту вдыхал врывавшийся в окно холодный, щекочущий ноздри утренний воздух.

Нары пустели: рота торопилась одеться, покинуть помещение.

Приведя себя в порядок, солдаты выстраивались в два ряда во дворе, против бараков. Перекличка, назначения на дежурства, утренняя молитва — все протекало так, как и раньше. Затем — команда:

— Накро-ойсь!

И рота возвращалась в казарму пить чай.

Наскоро проглотив одну-две кружки чая (кто сколько успевал), запрягались в походное обмундирование и с неизменным:

Три деревни, два села,Восемь девок, один я! —

шагали на строевые учения.

В полдень возвращались «на обед», а через два часа вновь маршировали, делали пробежки, кололи чучела, стреляли в цель, сдавали фельдфебелю экзамен по солдатской «словесности», — и так до вечера, до воблы с кашей перед сном. Нет, ничего нового, ничего особенного не ждал сегодня Сергей Леонидович…

Он попал в этот 181-й запасный полк три недели назад.

Сидя в тюрьме на Шпалерной, он готовился к иному. Минусинск или Туруханск, а то и «колесуха» на Амуре — вот что могло быть впереди. Связанность по рукам и ногам, бездеятельность, отсутствие там, в Сибири, сведений о близких людях, о партийных событиях — все это угнётало Сергея Леонидовича гораздо, больше, чем предстоящие лишения, физические страдания, которым он должен был подвергнуться. Так — в мыслях о предстоящем пути и об оставляемых здесь людях — проводил он тюремные дни. Их набежало немногим больше двух месяцев. И вдруг — неожиданное решение административных властей о переводе в войска, в полк, предназначенный в скором времени к отправке на фронт…

Уже в полку он узнал, что так поступили не с ним одним. В казарме он встретился с типографским рабочим Яшей Бендером. Тот указал ему еще на нескольких «политических», разбросанных по разным ротам. Приговор для всех был ясен: под пулю врага, на смерть в окопах.

Однако оба — и Сергей Леонидович и Бендер — были рады неожиданной форме расправы. Во-первых, — рассуждал Бендер, — пока мы еще в Питере и можем восстановить связь с организацией. Во-вторых, — дополнял его Сергей Леонидович, — мы уже не в тюрьме, мы не так скованы в своих поступках. В-третьих, — решали они, — будем вести партийную работу и в этой, новой обстановке, по-разному приноравливаясь к ней. А что касается уготовленной для них немецкой пули — то она может и промахнуться, не правда ли?..

Иногда им становилось даже весело, а с того дня, как получена была — так неожиданно — первая весть от товарищей, оба повеселели еще больше.

Случилось это так.

В полдень Яша Бендер подошел к забору, по ту сторону которого размещались уличные торговки, чьи выкликанья так хорошо имитировал унтер-офицер Ларик. В нескольких местах казарменной изгороди не хватало досок, и в образовавшиеся отверстия высовывались солдаты, подзывая к себе баб с корзинками.

Крендели, маковики, пряники и конфеты, сваренные из патоки, — на все это лакомка Бендер тратил скудные остатки своих денежных средств. Но теперь привлекало его не сладкое, а возможность таким путем завязать связь с волей.

— Подходи! — крикнул он, просунув голову в дыру забора, и тотчас же несколько корзинщиц бросились на его зов.

Чтобы выиграть время, он начинал каждый раз торговаться, тем паче что цены на сладости меняли здесь часто и, казалось ему, очень произвольно. Он вел торг одновременно со всеми торговками и в разноголосице их обычных возражений и сетований на теперешнюю жизнь услышал вдруг знакомый, в первую минуту непонятно-знакомый, женский голос:

— Эх, чиновник, чиновник!.. Бери у меня: я уступлю.

«Чиновник»? Ведь так шутя называл его Андрей Громов за упрямо взбитый рыжий хохол на голове. Окорнали теперь голову…

Он повернул ее на ласковый голос и — широко, радостно раскрыл глаза: одетая, как все торговки, с корзиной в руках… перед ним стояла громовская жена, Надежда Ивановна. Обрадованный, он чуть было ни выкрикнул сгоряча ее имя, но ее короткий, упавший в сторону соседок предостерегающий взгляд сдержал Яшу Бендера. Разыгрывая обычного покупателя, он стал рыться в ее корзине.

— Тебя-то не ожидала… Про тебя неизвестно было… а Швед тут? Наши узнали, что тут. Правда? — торопливо расспрашивала Надежда Ивановна, когда на минуту-другую они остались одни.

— Здесь, здесь… вместе мы. Нового что? Андрей Петрович как?

— На, бери записку Шведу: четыре дня ношу, выглядывая его. Андрей на конспирации, дома не живет… Завтра опять приду, каждый день ходить буду. Беги ответ писать.

— Ух, ты!.. — растрогался Бендер, быстро пожимая ее руку. — До скорого!

Он побежал разыскивать Ваулина.

В записке, посланной Андреем Громовым по поручению членов Петербургского Комитета, кратко, иногда условным языком, полунамеками сообщались главные новости: на заводах идет большая подготовка к политической, антивоенной стачке; удалось в двух местах вновь поставить «технику»; Петербургский Комитет пополнился новыми работниками, и он сам, Лекарь, вошел в исполнительную комиссию.

В конце записки Сергей Леонидович запрашивался, не считает ли нужным дезертировать из полка. Если возможно это сделать в ближайшее время, явочные пункты будут сообщены ему.

Увидеть в тот же день громовскую жену не пришлось: торчать у забора солдатам не разрешалось, особенно тем, кто числился в поднадзорной команде, а найти сразу Надежду Ивановну среди торговок, рассыпавшихся по сторонам при приближении придирчивых фараонов, не удалось. Приходилось сдерживать свое нетерпение и отложить свидание с ней на целые сутки.

Громовскую записку Ваулин разорвал, но содержание ее передал Бендеру, как только остались вдвоем: встретились, условившись, вечером у фельдшерского барака.

— Бежать отсюда вместе, — объявил Сергей Леонидович. — Если, конечно, бежать…

— Вы думаете? — не сразу отозвался Бендер. — Вам давать стрекача отсюда обязательно!

— А вам, Яша?

Наборщик пропустил сквозь зубы длинный звонкий плевок.

— Отчего вы молчите? — наступал Ваулин. — Конечно, вместе! Дело у нас общее! Цель-то одна?

— Меня не ждут, — смотрел в сторону Бендер.

— А ну, какая глупость приходит вам в голову! — строго, но избегая резких интонаций, сказал Сергей Леонидович. — Неужели вы обиделись? Но на кого, Яша? Вы только подумайте: на Андрея? На организацию? Стыдно вам!.. Или на меня, может быть? Но за что?

— Да бог с вами! — простодушно ответил Бендер, да так чисто, искренно, что Сергей Леонидович упрекнул себя за стремительный разнос, учиненный товарищу.

— Ну, то-то же, Яша, — как можно мягко, задушевно сказал он. — Вы не меньше нужны нашей организации, чем я, — чем любой из нас. И какие тут могут быть разговоры? Уйдем отсюда, — ободрял он товарища, — и тогда не одно еще «шрифтовое дело» состряпаем.

— Ого, это верно… состряпаем! — подхватил уже весело Яков Бендер. — Только черкните Лекарю, чтобы явку мне прислал, если уходить отсюда придется.

— Не беспокойтесь, Яша: я уж об этом подумал.

До получения громовской записки вопрос о побеге оставался неразрешенным: чего требуют интересы организации — чтобы он, Ваулин, бежал из полка для нелегальной партийной работы или, в меру возможностей, в условиях казармы, а затем на фронте, вел эту работу, находясь среди солдат?

Потребность для себя и пользу для всей партии он находил и в том и в другом, но он помнил, что в любой момент «поднадзорный политический Ваулин» может быть убран из полка и брошен снова в тюрьму — без надежды оттуда выбраться. Что тогда?

В разное время по-разному принимал он решения.

Мысленно уже выскочив за ворота казармы и смешавшись с проходившим по улице народом, он нерешительно топтался на одном месте, не зная, куда направить свои стопы, где сбросить солдатскую одежду и заменить ее другой. Куда заявиться? Ведь он утратил все связи с товарищами, не знает, кто остался на свободе, а кто попал за это время в руки полиции.

Оставался на самый крайний случай один путь: пробраться вечерней мглой на Малую Дворянскую — к матери, к Ляльке, увидеть там самоотверженную Шуру («А может, и ее арестовали?» — приходило в голову) и при ее посредстве дать знать о себе организации. Кстати, у матери хранится давно один из его костюмов и, кажется, пальто (правда — летнее).

Но мать и так уже не раз тревожили безрезультатными обысками и расспросами: выслеживали сына. А в случае его побега из полка охранка сразу, вероятно, нагрянет к ней и, застукав его там, причинит потом немало неприятностей его семье, а возможно, и соседке по комнате — курсистке Шуре.

Нет, туда опасно заявляться, как бы горячо ни хотелось ему пробыть там хотя бы считанные минуты… А вдруг не считанные минуты, а два, три часа? Два-три часа, в течение которых добрая, заботливая Шура позвонит по телефону Ирише Карабаевой или приведет ее даже, и тогда он увидит ее — человека, которому он с такой большой нежностью, — нет, больше, чем только с нежностью! — отдавал теперь добрую половину своих дум.