Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Брэнч Кейбелл

Затем филистеры, стоявшие по обе стороны, негодующе произнесли в унисон:

— А мы, уважаемые граждане Филистии, вообще не сочувствуем тем, кто возражает жуку–навознику, оправдываясь так называемым искусством. Вред, причиненный жуком–навозником, кажется нам очень небольшим, тогда как вред, причиненный самобытным художником, может быть очень велик.

Юрген теперь более внимательно присмотрелся к этому диковинному существу и увидел, что жук–навозник определенно грязный и вонючий, но в глубине души, похоже, честный и имеющий добрые намерения. И это показалось Юргену самым грустным из всего, что он обнаружил в филистерах. Ибо жук–навозник был искренен в своих безумных поступках, а все филистеры искренне почитали его, так что у этого народа не оставалось никакой надежды.

Поэтому король Юрген обратился к ним сам, вынужденный подчиниться странным обычаям филистеров.

— Теперь судите меня справедливо, — крикнул Юрген судьям, — если есть хоть какая–нибудь справедливость в этой сумасшедшей стране. А если нет, предайте меня забвению, отправьте в преисподнюю или куда–либо еще, где этот жук не так всемогущ, искренен и безумен.

И Юрген стал ждать.

Когда эти вопросы были исчерпаны, жук–навозник ушел, добродушно улыбаясь.

— Мораль, а не искусство, — сказал он, уходя.

Судьи встали и низко поклонились жуку. После совещания, Юрген был обвинен, во вступлении на стезю нежелательной ошибки. Его судьями являлись жрецы Нановиза, Слото—Виепуса и Заполя — богов Филистии.

Затем жрец Заполя надел очки и, справившись в каноническом кодексе, объявил, что такое изменение в обвинительном акте требует при исполнении приговора отделения Юргена от остальных.

— …Ибо каждый, конечно же, должен быть отправлен в преисподнюю своих отцов, как и предсказано, для того чтобы исполнились пророчества. Религия чахнет, когда пророчества не исполняются. Теперь оказывается, что праотцы этого осужденного из плоти и крови были другой веры, нежели прародители этих гнусных иллюзий, и его отцы предсказали совсем другое, а их преисподняя называется Адом.

— Вы недостаточно знаете, — сказал Юрген, — о евбонийской религии.

— У нас так написано в великой книге, — ответил жрец Нановиза, — дословно, без ошибок и помарок.

— Тогда вы увидите, что король Евбонии является главой тамошней церкви и по своему желанию меняет все пророчества. Мудрый Говлэ прямо говорит об этом, а рассудительный Стевегоний был вынужден согласиться с ним, хотя и с неохотой, как вы тут же обнаружите, справившись с третьим разделом его широкоизвестной девятнадцатой главы.

— Говлэ и Стевегоний, вероятно, знатные еретики, — сказал жрец Заполя. — Я считаю, что это было решено раз и навсегда на Ортумарской конференции.

— Э! — сказал Юрген, которому не нравился этот жрец. — Сейчас я могу поспорить, — продолжил Юрген слегка снисходительно, — что вы, судари, не читали ни Говлэ, ни даже Стевегония в свете комментариев Фосслера. И вот поэтому вы их недооцениваете.

— Я, по крайней мере, читал каждое слово, когда–либо написанное любым из этих троих, — ответил жрец Слото—Виепуса, — и нужно сказать, с живейшим отвращением. — А этот Говлэ, в частности, как я спешу согласиться с моим ученым коллегой, самый знаменитый еретик…

— О сударь, — испуганно сказал Юрген, — что вы такое говорите о Говлэ?

— Я говорю вам, что был возмущен его «Historia de Bello Veneris»…

— Вы меня удивляете: все же…

— …Потрясен его «Pornoboscodidascolo»…

— Я едва могу поверить: даже при этом вы должны допустить…

— …И поражен его «Liber de immortalitate Mentulae»…

— Сударь, признавая, что это ранняя работа, в то же самое время…

— …И был шокирован его «De modo coeundi»…

— Но тем не менее…

— …И раздражен невыразимой гнусностью его «Erotopaegnion»! Его «Cinaedica»! А особенно его «Epipedesis», этой самой тлетворной и пагубной книгой, quern sine horrore nemo potest legere…

— Все же, вы не можете отрицать…

— …И прочитал также все опровержения взглядов этого мерзкого Говлэ, написанные Занхием, Фавентином, Лелием Винцентием, Лагаллой, Фомой Гиамином и восемью другими восхитительными комментаторами…

— Вы очень точны, сударь, но…

— …Короче, я прочитал все книги, которые вы можете себе вообразить, — сказал жрец Слото—Виепуса.

Плечи у Юргена поднялись до ушей, и Юрген молча вытянул вперед руки ладонями вверх.

«Да, я понимаю, — говорит Юрген самому себе, — что этот Реалист для меня чересчур обстоятелен. Тем не менее, он выдумывает факты: он публично опровергает Говлэ, которого лично я выдумал, цитируя книги, которые никогда не существовали. А это нечестно, теперь у Юргена остается только один шанс, но, к счастью, верный».

— Что вы там вертите у себя в кармане? — спрашивает старый жрец Заполя, ерзая и приглядываясь.

— Ага, вы вполне можете об этом спросить! — восклицает Юрген. И он развернул пергамент, который вручил ему Магистр Филолог и который Юрген берег до того времени, когда тот понадобится больше, чем его бойкий язык. — О самые неправедные из судей, — твердо говорит Юрген, — слушайте и трепещите! «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном, Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».

— Ха, и что нам с этим делать? — спросил жрец Нановиза, подняв брови. — Зачем вы рассказываете нам о таких неуместных вещах?

— Я думал, это вас заинтересует, — сказал Юрген. — Этот факт показался мне весьма забавным. Поэтому я подумал, что должен его упомянуть.

— Тогда у вас очень странные представления о забавном, — сказали они ему. И Юрген понял, что либо воспользовался заклинанием неправильно, либо чары его магии вожди Филистии недооценили.

ГЛАВА XXXIII

Прощание с Хлоридой

И вот филистеры вывели своих пленников и приготовились исполнить приговор. Но прежде они позволили молодому королю Евбонийскому поговорить с Хлоридой. — Прощай, Юрген! — сказала Хлорида, тихо всхлипывая. — Меня мало волнуют дурацкие слова, высказанные против тебя жрецами Филистии. Но длиннорукие палачи уже рубят мое дерево, чтоб распилить его на доски и сделать кровать для королевы Филистии: это первое, что приказала сегодня утром королева Долорес. И Юрген воздел руки к небу.

— Ох уж эти женщины! — сказал он. — Что бы подумал об этом мужчина?

— Поэтому, когда мое дерево срубят, мне придется удалиться в мрачные края, где вообще не существует смеха и где смущенные мертвецы без толку бродят по лугам с непахнущими асфоделями и по тоскливым миртовым рощам — смущенные тихие мертвецы, которые даже не могут плакать, как я сейчас, но могут лишь гадать, о чем же они сожалеют. И мне тоже придется отведать летейской воды и забыть все, что я любила.