Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

– П-р-р-рочь…

…пока есть еще время, которое тает снегом на горячей крови. Она подается назад, и громко, резко хрустит под каблуком осколок стекла. И массивная тварь отмирает.

…глухой рокот.

Близкий.

И кривые ребристые когти твари скребут металл доспеха. Она визжит, пытаясь повиснуть на спине, от злости, от ярости и страха, не понимая, куда делась прежняя, слабая добыча… и Кэри, изогнувшись, хватает существо за ногу, рвет, желая одного – освободиться.

Она задыхается от вони.

И едва сдерживает рвоту: красная кровь твари имеет вкус плесени… и само существо верещит тонким жалобным голосом, катится, замирает и в следующий миг скрывается под живым ковром из сородичей. Мелькают руки, ноги, а визг переходит в хрип.

…чавканье…

…и чей-то жалобный скулеж.

Прочь.

Время уходит…

…время близится, оживая в огне, только там – настоящее.

И сейчас, в ином обличье, Кэри остро чувствует, как сгорают секунды.

Пепел.

Стон раскаленного камня, по которому разбегаются трещины. И грохот обвала, где-то далеко, на границе скал. Белые хлысты пара, что вырываются из-под земли. Клекот пламени, не способного выжить вне жилы.

…стая идет по следу.

На двух ногах, на четырех, то замирая, прислушиваясь к тому, что происходит под землей, то срываясь в колченогую рысь, спеша догнать Кэри. Она больше не боится, но все равно вздрагивает от мерзкого шелестящего звука. Когти стачивают камень.

По крохе.

По искре, истончая его, хрустально-хрупкий. А воздух нагревается. И снег уже не снег. Дождь бежит по чешуе. Плавятся сугробы.

Все-таки Кэри опаздывала.

Она пролетела мост, условную границу с парой трехэтажных башен. И древний колокол качнулся на ветру эхом королевских часов. В колокол звонили, предупреждая о подходе барж, но теперь широкое покрывало воды оставалось чистым.

На мосту Кэри задержалась.

Витрины. Тени в витринах, не люди – манекены, обряженные в готовое платье, серое, сизое, скроенное по одним лекалам, и каждая витрина – отражение себя же. Твари же, пробиравшиеся по мосту едва ли не ползком, у витрин замирают. Они отражаются и злятся, не узнавая себя, но видя лишь иную тварь, шипят, выгибают спину.

Жалкие.

И жуткие. А жила дрожит, поет натянутой струной, которая вот-вот оборвется. И тройной взрыв, слившийся в один, встряхивает город.

Точка.

Трещина.

И нежный звон стекла: витрины осыпаются одна за другой. Мостовая сияет отраженным светом. И нарисованные глаза деревянных манекенов следят за Кэри.

Как тихо.

Странно.

И когти цокают о камень. Шаг, и еще, и быстрей, потому что тишина становится опасной. Она стирает и шаги, и тени. Твари замолкают, предчувствуя удар. А огненная жила, ошалевшая от боли, вскидывается.

…рвется камень, легко, как гнилая ткань. Плавится, тянется тонкими нитями, точно кто-то до последнего пытается сшить разрыв, неумело, начерно.

И лава сочится, красная земляная кровь.

Наступать нельзя. И дышать следует через раз. А лучше и вовсе отступить к краю, где толстая подложка скал защитит от огня…

…Сверр говорил, что музыка почти не слышна на краю.

Он знает.

И Кэри тоже. Она слушала, слышала и позволяла музыке вести себя. От проталины к проталине… по зыбкому граниту, который здесь – почти лед… и жарко, невыносимо жарко, даже сквозь плотную чешую. Капли лавы садятся на плечи.

Кусают.

И стекают, вырисовывая на шкуре особый узор…

…а музыка зовет. Каменный лог играет на струнах металла. Железо.

И золото.

Громогласная звонкая медь. Серебро. Обманчивый сухой звук стальной струны… и много иных, зовущих детей своих.

Кровь к крови.

Пламя к пламени. И надо суметь остановиться вовремя.

Кэри останавливается, и там, на краю озера лавы, которое только-только подернулось пленкой застывающего металла, и здесь… где здесь?

Город.

Мост позади. И впереди квартал, а она опаздывает…

И снова бег по дрожащей мостовой. Кажется, что дрожит она под немалым весом Кэри, но на самом деле – рвется, подпирает каменный потолок разъяренная жила.

Кэри слышит ее гнев.

Крик.

И собственный застревает в горле. Мостовая расползается, с хрустом, со стоном…

Переулок.

Перекресток.

И огненная лоза карабкается по фонарному столбу. Из трещины с сипением выходит газ, но не загорается, наверное, хорошо, что не загорается, иначе взрыв случился бы…

Бежать.

Саундон.

Старые верфи, древние, давно ставшие причалом, а затем и свалкой для мертвых барж. Центральная точка на прямой, которая проходит через центр треугольника. Кэри видела рисунок.

Три вершины. Три медианы.

Три окружности.

Точка разлома.

Опоздала.

Почти.

Стена осыпа́лась. И каменная крошка летела в черноту провала. А он ширился, заглатывая мостовую, булыжник за булыжником… воздух дрожал.

Вскипала лава. И снег плясал. Или уже пепел? Не важно, главное, что на той стороне… до той стороны десяток футов и огонь, который обживает новое русло, подбираясь к самому его краю.

Десяток футов.

И огонь.

Собственная тень навстречу, а может, не тень, но отражение в озере лавы. И вновь земля, сухая, истрескавшаяся, пламенем изможденная. Мертвые башни подъемных кранов. Туша баржи, медленно проседающей. И новые окна, что раскрываются то тут, то там…

– Брокк! – Человеческое тело не слушается, и Кэри падает, рассаживая колени о сухую землю и ржавый металл. Останки его торчат из-под земли желтыми зубами. – Брокк!

Не отзовется.

Воздух горячий какой, и волосы закручиваются от жара, запах их перебивает прочие. Но Брокк где-то здесь… где?

…он стоял на коленях, прижав железную руку к груди. На живой ладони лежал черный камень.

– Брокк!

– Знаешь, – он обернулся, – а у меня не хватает сил его вскрыть. Я все рассчитал, кроме того, что у меня не хватит сил вскрыть его…

Ледяные плечи. И ссадина эта… по металлу кровь ползет, по коже – масло. А камень на ладони холоден. Брокк позволяет взять его, он смотрит на Кэри снизу вверх, и во взгляде – пустота.

– Я отдал все, а ему мало…

Все? Все. Он придерживает мертвую руку локтем, и оттого кажется, что рука эта еще жива. Он сам еще жив, пусть и дышит через раз. Он стоит на коленях, потому что, если шелохнется, то упадет.

– Я не справился.

Холодный какой.

И на шее ржавые пятна… саднящие колени касаются горячего металла… и по деревянным влажным бортам баржи расползается характерная чернота.

…шипит.

…скулит огонь, просится в руки.

А земля медленно проседает.

– Может, – Кэри убрала влажную прядь, – мы вместе попробуем?

Камень на ладони.

Холод.

Какие мертвые руки, которые не согреть, пусть Кэри и пытается. Не важно, что сам воздух вот-вот полыхнет, они все равно замерзают, если в одиночку… а часы остановились.

И времени не стало.

Здесь. Никогда. Наверное, это больно, сгорать, пусть и вдвоем, но больше она не останется одна. А воздух пахнет лилиями… невозможно подобное, но он все равно пахнет.

Белыми.

…лилиями.

– Кэри, уходи. – Жесткие пальцы, родные…

– Нет.

…перчатки на кровати, и дурной тягучий запах крови. Страх, что живет в животе, заставляя притвориться спящей.

Отвращение.

…шаги в темноте, шорох, шелест… старый шкаф.

Раз-два-три-четыре-пять.

…камень забирает дыхание.

Тепло.

Память, но Кэри делится, силясь напоить черную бездну. Ей нужно горе? Пускай, у Кэри есть черные дни, целая бездна черных дней. Себе она оставит ромашки и поле. Сверра на берегу реки, серьезного и хмурого. Его же, склонившегося над распоротой ступней… и того, что прогонял чудовищ из шкафа.

…а камень, камню нужно иное, чтобы до края, ведь и у бездны есть края.

Боль?

И страх?

И ненависть, неужели она, Кэри, способна была ненавидеть?

Раз-два…

…камень раскрывался, грань за гранью…

– три-четыре… – Шепот на ладони Брокка, и теперь уже он не позволяет Кэри упасть.

…чернота расплывается, вихрями, лентами, потоком льда, который наполняет изящный контур чужого творения…

– …пять… я иду… тебя искать…

Оно летит с ладони, перегоревшее сердце первого короля. И замирает, останавливая время.

– Я тебя…

…расплывается мир, исчезает, не оставляя ничего, кроме пальцев на ее щеке.

– …я тебя нашла…

– Неправда, – шепот и родной близкий запах. – Это я тебя нашел…

…а размытый мир застывает, чтобы вздрогнуть под эхом нового удара.

Глава 40

…темнота.

…пласты черно-красного базальта.

…гранит, который трещит, но держит, заслоняя от натянутой до предела жилы тонкий земляной пласт. Он прошит нитями корней, и обглоданные добела кости отмечают вехи чужой, инаковой жизни. И кости эти вспыхивают и сгорают.

Пепел к пеплу.

Плачет пламя, там, наверху, и чужая воля, стреножившая жилу, слетает.

Воли больше нет.

И базальта.

И гранита… и сама земля плавится, сродняясь с предвечным огнем.