Шрам - Чайна Мьевиль

Беллис вспыхнула и совершенно смешалась. Она снова была одна и испытывала жгучий стыд.

— Ох, — простонала она в изнеможении.

Доул повернул ключ, и Беллис осталась одна смотреть на рыб, которые тупо тыкались в иллюминатор, привлеченные тусклым светом из ее камеры.

В Армаде никогда не наступала тишина. В самую глухую пору долгой ночи, когда нигде не встретишь ни души, город полнился звуками.

В городе непрестанно играли ветер и вода. Армада взмывала на волну, сжималась, потом растягивалась, потом снова сжималась. В мачтах гулял ветер. Чуть поскрипывали трубы. Суда час за часом сталкивались друг с другом, словно кости, словно кто-то бесконечно глупый и терпеливый стучался в дверь пустого дома.

Если где в городе и царило какое-то подобие настоящей тишины, так это в пустом Заколдованном квартале. Здесь биение, журчание, плеск воды казались глуше, чем в остальной Армаде. Но зато в этом месте слышались другие, совсем непонятные звуки, пугавшие тех, кто слышал их, и отваживавшие незваных гостей.

Тихое потрескивание, как при загорании кучи хвороста. Ритмическое постукивание, словно что-то пробивается сквозь дерево. Слабые завывания, будто кто-то наигрывает на расстроенной флейте.

Заколдованный квартал покачивался среди этих странных шумов, плесневел и с каждым годом, проведенным в воде, разбухал, а его медленное, затянувшееся разрушение продолжалось. Никто не знал, что спрятано на его траченных временем судах.

Самым большим судном Заколдованного квартала был «Глоссарий» — древний корабль длиной более четырех сотен футов, отделанный красноватым деревом, которое когда-то было окрашено в яркие цвета, а теперь потускнело от времени, соли и воздуха. На палубе валялись обломки пяти мачт, остатки вышек, опор и рей. Доски и шесты громоздились на палубе немыслимыми штабелями. Они теряли свою форму, гнили, поедались червями, превращались в ничто.

Около полуночи из кварталов Сухая осень и Ты-и-твой все еще доносился шум — где-то припозднились выпивохи, где-то велись работы по восстановлению разрушенных войной зданий. Заколдованный квартал был по-прежнему связан мостками с другими кварталами: старые и неиспользуемые, они были установлены неизвестно сколько лет назад и упрямо не желали превращаться в прах.

С убогой баржонки на границе квартала Ты-и-твой некто по мосткам перебрался на заброшенные суда. Он без страха шел по этому кладбищу кораблей, пораженных грибком и ржой, словно хваченных морозом. Кроме сияния звезд, другого света здесь не было, но он шел уверенно — знал дорогу.

На носу металлического траулера находились огромные разбитые лебедки, их механические внутренности торчали наружу, словно лебедки были разделаны, как коровья туша. Человек перешагнул через покрытые машинным маслом шестеренки и вскоре оказался на «Глоссарии». Перед ним возвышалась высокая палуба корабля, кренившаяся слегка неправдоподобно.

(Корабль удерживался снизу огромной, установленной давным-давно цепью, теперь ставшей частью аванковой упряжи.)

Человек спустился в темень корабельного чрева. Он не пытался ступать бесшумно. Он знал, что если его услышат, то сочтут призраком.

Он шел по полуосвещенным коридорам, контуры которых были очерчены при помощи магических средств или фосфоресцирующей плесенью.

Человек замедлил шаг и оглянулся. Он наморщил лоб, пальцы его сжали статуэтку. Добравшись до осклизлых, ведущих вниз ступеней, человек остановился и положил свободную руку на перила. Он задержал дыхание и медленно повернул голову, вглядываясь в темноту, прислушиваясь.

До него доносился чей-то шепот.

Прежде человек никогда не слышал этого звука, даже на этой посещаемой призраками палубе.

Человек повернулся. Он вперил взгляд в черноту в конце прохода, словно тут происходила борьба характеров, словно он пытался победить темень взглядом и наконец победил, и она отдала то, что прятала в себе.

— Сайлас.

Кто-то вышел из темноты.

Сайлас Фенек мгновенно поднес статуэтку ко рту и всунул язык в ее горло. Человек бежал на него, выставив вперед меч, преодолевая в темноте расстояние между ними.

Внезапно возникли другие. Из лазов в дереве появилось множество фигур с мрачными физиономиями, и они с удивительной скоростью набросились на него. В руках них были — у кого мечи, у кого пистолеты.

— Взять живым!!! — выкрикнул Доул.

Сайлас Фенек ощутил дрожь похотливого языка его каменной иконы и тут же почувствовал прилив колоссальной энергии. Он шагнул вверх, в пространства, которые мгновение назад были закрыты не только для его тела, но и для его взгляда. Фенек изогнулся, когда первый из бойцов Саргановых вод прошел под ним, потом открыл рот и выдохнул — его желудок свела судорога. С рвотным звуком изо рта его пролилась струя зелено-черной сверкающей желчи — сколько уместилось во рту магически заряженной плазмы, которая была не просто вязкой жидкостью и не просто энергией. Этот сгусток угодил прямо в лицо нападавшему.

Сайлас Фенек быстро вышел из пределов зримого, оставил коридор, поднялся сквозь судно, а человек, которого он облил, слабо вскрикнул и, расцарапав себе лицо, умер.

Стражники были повсюду, они возникали из дверей и цеплялись за его одежду. Они выпрыгивали из нор, как крысы, или собаки, или черви, или боги знают что, и тянулись к нему, размахивая мечами. Они были быстры, их отобрали на это дело за их мастерство и мужество — чума, поветрие, вторжение, они окружили его, обложили со всех сторон, загнали в угол.

«Джаббер милостивый и трах небесный, они повсюду», — подумал Фенек и снова жадно впился ртом в статуэтку. Плоскости и углы сложились вокруг него, видоизменяясь впереди и позади, и он, извиваясь, бросился вверх по трапу, чувствуя себя так, будто он тонет и тянется на поверхность, к воздуху. Он был зол.

Стражники Саргановых вод тянулись к нему, хватали то, что удавалось. «Хер вам, — подумал он, ощущая новый прилив сил. — Я ведь не только убегать могу». Он повернулся с рычанием, плюясь и харкая в нападающих желчью, которая образовывалась в нем от поцелуев статуэтки, загнув язык, принялся изрыгать мерзкую жидкость на окружающие лица.

И там, куда попадала эта харкотина, обычное пространство искривлялось, словно под воздействием размерной кислоты, и стражники вскрикивали от страшной нездешней боли, когда их глаза, кости, плоть заворачивались внутрь себя и выходили из физической реальности, растворялись, рассеивались, разрывались в невозможных направлениях. Он падали, все израненные, испускали слюнявые крики, а Сайлас, проходя мимо, смотрел на них без жалости, видел их лица, выдернутые из реальности, истекающие ничем, которое пузырилось и шипело; их головы и груди зияли дырами, уводящими в пустоту. Они кровоточили в непространство, в смертельный вакуум, распространяюшийся, как гангрена, с краев их ран, отчего плоть становилась почти невидимой, смутной и бестелесной, а потом вообще прекращала существовать.

Нападавшие катались и кричали до тех пор, пока у них оставались рты.

Фенек продолжал бежать, сердце его бешено колотитесь Он бежал, и целовал статуэтку, и складывал пространство, и разгибал плоскости вокруг себя.

Утер Доул мрачно преследовал его с такой целеустремленностью, что, даже будучи ограничен обычным пространством, не отставал от Фенека.

Доул был неутомим.

Фенек с грохотом вырвался из темного нутра «Глоссария» на воздух и замер на секунду, приложив кровоточащий язык к мраморным зубам статуэтки.

«Пошли вы все в жопу», — с ненавистью подумал он, и страх оставил его. Он всунул язык поглубже в рот статуэтки, почувствовав, как энергия засверкала в нем, как сам он засиял темной звездой вместе с нею. Кружась, он пронесся мимо поломанных мачт, поднялся вверх по теням проводов, изгибая реальность вокруг себя, складывая ее, проскальзывая вдоль созданных им складок на обветшалом корабле.

Отряд стражников в темном поднялся из люка и с натренированной скоростью рассредоточился по палубе. Утер Доул вышел вместе с ними и уставился в глаза Фенеку.

— Фенек, — сказал он и поднял меч.

Сайлас Фенек посмотрел на него сверху вниз и ответил голосом, который отдавался немыслимым образом — он прозвучал у самого уха, точно угрожающий шепот:

— Утер Доул.

Фенек замер в пятнадцати футах над палубой в короне коробящегося эфира. Реальность вокруг него подернулась рябью. Его нечеткие очертания наверху колебались между разными состояниями, а он двигался с неторопливой и хищной морской грацией, то пропадая из виду, то снова появляясь. Из его рта и порванного языка капала кровь. Он повернулся в воздухе, словно копье охотника, и остался висеть, удерживаемый поцелуем статуэтки, глядя на людей внизу.