Кенилворт - Вальтер Скотт

— Но я, с вашего позволения, как раз нынче вечером должен изображать Ариона в сцене на озере, — заявил Уэйленд.

— Я сам сыграю его, клянусь святым Христофором! — воскликнул Лэмборн. — Как ты его назвал? Орион? Я сыграю Ориона, его пояс и семизвездие в придачу! Пошел вон, мошенник! Следуй за мной… или нет, стой. Лоренс, выпроводи-ка его ты.

Лоренс схватил за шиворот не оказывавшего сопротивления фокусника, а Лэмборн торопливо зашагал вперед к той самой боковой потайной калитке, через которую вернулся в замок Тресилиан и которая находилась в западной стене, неподалеку от башни Мервина.

Быстро одолевая расстояние от башни до калитки, Уэйленд тщетно ломал голову, придумывая какой-нибудь способ помочь несчастной женщине, которой он глубоко сочувствовал, несмотря на угрожающую ему самому опасность.

Когда же его вытолкали из ворот замка и Лэмборн, пересыпая слова ужасающей бранью, заявил, что немедленная смерть постигнет фокусника, если тот снова появится в этих стенах, Уэйленд воздел к небу руки и глаза, как бы призывая бога в свидетели, что он до конца стоял за угнетенных. Затем, повернувшись спиной к гордым башням Кенилворта, он отправился на поиски более скромного и безопасного пристанища.

Лоренс и Лэмборн некоторое время провожали его взглядом, а затем пошли обратно к башне. Тут Лоренс первый обратился к своему спутнику.

— Пусть я сдохну, мистер Лэмборн, если понимаю, почему ты выгнал из замка этого жалкого мошенника, раз он участвует в представлении, которое вот-вот начнется. И что тебе за дело до этой девчонки?..

— Ах, Лоренс, — ответил Лэмборн, — ты думаешь о Черной Джоанне Джаггс из Слингдона и снисходишь к человеческим слабостям. Но corragio, note 101 благороднейший герцог темницы и лорд застенка, ведь это дело так же темно для тебя, как темны твои подземные владения. Знай же, мой почтеннейший повелитель глубоких подземелий Кенилворта, что наш доблестный хозяин Ричард Варни готов дать столько золотых за дыру в шкуре этого самого мистера Тресилиана, что нам с тобой хватит на пятьдесят ночных кутежей, да вдобавок еще разрешит послать ко всем чертям дворецкого, если тот вздумает оторвать нас от кружки слишком рано.

— Ну, в таком случае ты прав, — сказал Лоренс Степлз, главный тюремщик Кенилворта, или, как его принято было именовать, Главный страж Свободы и Чести замка.

— Но как же ты ухитришься отсутствовать при въезде королевы, мистер Лэмборн? Ведь ты, думается мне, должен сопровождать своего хозяина?

— Вот ты, мой честный властелин тюрем, и посторожишь в мое отсутствие. Тресилиан пусть входит, если хочет; но смотри никого не выпускай отсюда. Если сама девица попробует вырваться, — а это на нее похоже, — припугни ее бранным словечком: она ведь всего-навсего девка презренного комедианта.

— В таком случае я могу запереть железную решетку, которая находится между дверьми: тут уж девица волей-неволей останется на месте, и никаких разговоров.

— Тогда Тресилиан не сможет попасть к ней, — сказал Лэмборн, немного подумав. — Но это не так важно; главное, чтобы ее застали в его комнате, а остальное все равно. Но сознайся, старая тюремная сова, что ты боишься остаться один в этой башне Мервина?

— Ну, что касается страха, мистер Лэмборн, так это ты брось. Но, по правде говоря, в этой башне творятся иногда странные вещи. Ты, наверно, слышал, хоть и недавно находишься в Кенилворте, что ее посещает дух Артура Мервина, храброго вождя, одного из уэльских лордов Марчей, захваченного свирепым лордом Мортимером и убитого в этой самой башне, которая носит его имя?

— Я уж тысячу раз слыхал эту басню, — ответил Лэмборн. — Слыхал я, что этот дух особенно буйствует, когда варят кашу и лук-порей или поджаривают ломтики сыра на кухне. Santo Diavolo, note 102 друг, придержи язык, все это мне известно!

— А вот и не все, — возразил тюремщик, — хоть ты и считаешь себя умником. Ох, и страшное же это дело — убить узника в его камере! Тебе хоть и случалось пырнуть человека ножом в темном переулке, а этого ты не знаешь. Стукнуть непокорного узника ключами по голове, чтобы он помалкивал, — вот это я называю поддерживать порядок в тюрьме; но вытащить нож и прикончить его, как прикончили того уэльского лорда, значит породить привидение, которое будет являться добрую сотню лет и не позволит вам держать в тюрьме мало-мальски порядочного пленника. А я так берегу своих бедняжек узников, что предпочитаю опускать добрых сквайров и разных, достойных людей, попавших сюда за то, что они пошаливали на большой дороге или клеветали на милорда Лестера, на пятьдесят футов под землю, чем заключать их в ту верхнюю камеру, которую прозвали Обиталищем Мервина. Клянусь святым Петром-великомучеником, дивлюсь я, право, как это наш благородный лорд и мистер Варни вздумали помещать там гостей! А уж если этот мистер Тресилиан заполучил кого-то к себе в компанию, а тем более хорошенькую девчонку, так, ей-богу, он поступил правильно.

— Говорю тебе, что ты осел, — сказал Лэмборн, входя в каморку тюремщика. — Ступай, запри дверь на лестницу и не забивай себе башку привидениями. Кстати, дай-ка мне винца: я что-то разгорячился, пока выпроваживал того мошенника.

В то время, как Лэмборн потягивал кларет прямо из кувшина, предпочитая обходиться без кружки, тюремщик продолжал доказывать ему справедливость своей веры в сверхъестественное:

— Ты слишком мало пробыл в замке, Лэмборн, и все это время так пьянствовал, что был глух, нем и слеп. Но ты бы меньше бахвалился, если бы провел с нами ночь в полнолуние, когда дух сильнее всего тревожится, особенно когда с северо-запада налетает ураган, льет дождь и грохочет гром. Боже мой, что за треск, гул, стоны и вопли раздаются в такие ночи под сводами Мервина, как будто над самой твоей головой! Двух кварт чистейшего спирта еле хватает, чтобы мне и моим парням хоть немного успокоиться.

— Вздор, приятель, — отрезал Лэмборн, который так долго прикладывался к кувшину, что последний глоток не преминул оказать на него должное действие. — Сам не знаешь, что несешь о привидениях. Никто о них ничего не знает. Короче говоря, чем меньше болтать об этом, тем лучше. Одни верят в одно, другие — в другое… И все это одно воображение. Я знавал разных людей, дорогой мой Лоренс Запри Дверь, и среди них были люди разумные. Так вот, есть один великий лорд — не стану называть его имени, Лоренс, — так он верит в звезды и луну, в планеты, в их орбиты и всякое прочее. Верит, что они сияют единственно ради его блага, хотя, рассуждая трезво, — или, вернее скажем, пьяно, — светят они только для того, чтобы честные парни вроде меня не угодили в канаву. Что ж, пусть себе тешится: он достаточно знатен, чтобы позволить себе это удовольствие. А есть и другой — ученейший человек, уверяю тебя, умеет выражаться на греческом языке и на еврейском не хуже, чем я — на воровском жаргоне, — так он помешан на притяжениях и отталкиваниях, на превращении свинца в золото и прочее… Что ж, пускай и он думает как хочет и пусть расплачивается своими превращенными монетами с дураками, которые согласятся взять их. А вот и ты сам — еще один великий человек, правда не знатный и не ученый, но зато полных шести футов роста, — и тебе, как слепому кроту, нужно верить в духов, домовых и прочую чепуху. А еще есть один великий человек, то есть великий, но маленький человек, или маленький, но великий человек, мой милый Лоренс, и его имя начинается с буквы «В», — во что же верит он? Да ни во что, честный Лоренс, ни во что — ни на земле, ни на небесах, ни в аду. А что до меня, так если я и верю в дьявола, то только потому, что должен же кто-то схватить за шиворот нашего вышеупомянутого друга в тот час, «когда душа покинет тело», как поется в песне, ибо всякая причина имеет свое следствие — raro antecedentem, note 103 как говаривал доктор Берчем… Но для тебя это уже китайская грамота, честный Лоренс. Поистине, учение — скучное дело! Протяни-ка мне еще разок кувшин.