Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Судя по всему, Гёте не стоило больших усилий принять решение вступить на службу суверенного государя, поскольку это был неплохой государь. Выше, чем свободу народа, Гёте ценил как будто достоинства патриархального правления. Слуга Гёте Филипп Зайдель, вместе с хозяином прибывший в Веймар и живший с ним первое время в одной комнате, рассказывает, что как-то ночью оба долго спорили: речь шла о корсиканцах, которые, освободившись от господства Генуи, попали под власть французов. «…что составляет счастье народа, свобода или жизнь под властью суверенного властителя? Я сказал: «Корсиканцы действительно несчастны». Он ответил: «Нет, это счастье для них и для их потомков. Их дикость уступает место утонченности, они знакомятся с искусством и науками, тогда как раньше были грубыми и необразованными». «Господин, — сказал я, — на черта мне нужна эта утонченность и это благородство, если за них надо отдать свободу. Ведь только в ней наше счастье!» (письмо И. А. Вольфу от 23 ноября 1775 г.).

Мы не располагаем данными о том, как проходили переговоры между герцогом и Гёте в те месяцы, которые предшествовали назначению последнего официальным членом Тайного консилиума. Нельзя себе представить, что новичок не получил информации о своей будущей службе и задачах, которые предстояло решать. Вводя своего друга в круг ответственных государственных советников, герцог имел в виду, естественно, не поэта и собеседника. Об этом ясно говорит и то письмо к тайному советнику фон Фричу, в котором герцог старается убедить его в необходимости назначения Гёте. Интересно, что позднее Карл Август началом служебной деятельности Гёте считал момент его прибытия в Веймар. Пятидесятилетним юбилеем службы он назвал день 7 ноября 1825 года, тогда как действительным днем вступления на службу было 11 июня 1776 года. Может быть, впрочем, к этому присоединилось желание сблизить этот юбилей со своим пятидесятилетием пребывания у власти 3 сентября 1825 года. Но было бы ошибкой считать это уточнение даты только доказательством дружеской связи. В этом случае юбилейное поздравление от 7 ноября 1825 года было бы простой фразой: «Разумеется, день, когда Вы приняли мое приглашение и прибыли в Веймар, я с полным правом называю днем действительного начала Вашей службы у меня, потому что с того самого момента Вы постоянно давали мне прекраснейшие доказательства верности и дружбы, отдавая свой редкий талант».

Первые месяцы в Веймаре были для Гёте наполнены новыми впечатлениями, размышлениями и колебаниями. Его желание расстаться с Франкфуртом осуществилось. Теперь надо было понять, во что это выльется. Желание начать все заново и посмотреть, «как пойдет мне роль общественного деятеля», сыграло основную роль. 2 января 1776 года, сообщая Гердеру в Бюкебург о своих и Виланда усилиях преодолеть сопротивление ортодоксальных теологов и добиться для Гердера должности генерального суперинтенданта Веймара, он приписал такие слова: «Я должен это сделать, прежде чем уеду». 5 января он сообщал «тетушке» Фальмер во Франкфурт: «Витаю над всеми сокровеннейшими, значительными отношениями, оказываю благотворное влияние, наслаждаюсь, учусь и т. д.» [XII, 183]. 22 января Мерк получил следующее письмо: «Я целиком ушел в придворные и политические дрязги и, пожалуй, уже не смогу отсюда выбраться. Мое положение достаточно лестно, а герцогство Веймарское и Эйзенахское — все же подходящее поприще, чтобы проверить, к лицу ли тебе историческая роль». При этом он не собирался что-то из себя изображать перед проницательным Мерком и отдаваться иллюзиям. Он продолжал: «Поэтому я не спешу. Независимость и довольство станут главными условиями моего нового жизнеустройства, хотя я сейчас больше, чем когда-либо, в состоянии видеть всю пакость этого преходящего великолепия» [XII, 185]. Еще неделю спустя: «Всеми силами души и мозга стремлюсь понять, остаться мне или уехать» (письмо Шарлотте фон Штейн от 29 января 1776 г.). Виланд сообщает Мерку 26 января 1776 года: «Гёте не вырваться отсюда. Карл Август не может без него ни в глубине, ни на мели». В середине февраля вопрос наконец был решен: «Я врастаю здесь в жизнь, а жизнь в меня […]. Гердер принял приглашение на должность генерального суперинтенданта. Я, верно, тоже останусь здесь и буду играть свою роль так хорошо, как только смогу, и так долго, как заблагорассудится мне и судьбе. Даже если это только на несколько лет, все лучше, чем бездеятельная жизнь дома, где я, при всем желании, ничем не могу заняться. Здесь передо мной как никак два герцогства. Сейчас я только и делаю, что изучаю страну, и это очень меня занимает. Попутно и герцог приобретает любовь к делу. А так как я его отлично знаю, то за многое я совершенно спокоен» [XII, 187].

Это решение имело определенные последствия. Тот, кто писал о «ничтожности этого преходящего великолепия», знал, что ему придется приспосабливаться к реальным данностям, а не парить над ними на крыльях поэзии, если он решил здесь чего-то достигнуть. Беззаботной жестикуляции «Бури и натиска», восторженных песнопений о свободе, бунтарской позы Прометея тут было уже недостаточно. С этого момента Гёте распрощался с великолепными проектами, которые он довольно неопределенно провозглашал в своих юношеских гимнах. Знакомое ему в какие-то моменты (судя по стихам) единство «я» с природой уже нельзя было сохранить. Образ созревающего плода в стихотворении о Цюрихском озере был предвестником поворота. Тот, кто «вошел во все придворные и политические дела», должен был идти на компромиссы и примиряться со многими мелочами. Кто хочет, может считать это потерей. Но и приобретение немаловажно: сознательный поворот к конкретной действительности, которая требует нелегкой работы — признания фактов и овладения ими. Кое-где в ранних пьесах был уже заметен зоркий взгляд.

Неожиданно доверительное общение Гёте с герцогом произвело в Веймаре немалую сенсацию. К этому присоединилась атмосфера богемы, которую они культивировали вместе с целой компанией из ближайшего окружения герцога (процесс «созревания» сопровождался этим еще довольно долго). Ездили верхом, купались в холодной реке, пировали, дебоширили, играли без всякой меры, танцевали с деревенскими девушками — и многое другое. Порядок и придворный этикет отменялись в часы удалой веселости. Уже семидесятилетним Гёте вспоминал в беседах с канцлером фон Мюллером, как «безбожник Айнзидель стянул со стола скатерть со всеми яствами, поданными на ужин, и потом все убежали». Или возглас во время игры: «Бейте во всю мочь, когда еще вам выпадет случай отколотить своего герцога и повелителя!» Об этой молодой компании было тогда много сплетен, да и потом немало разговоров. Карл Август, проживший много лет под бдительным надзором воспитателей и ставший наконец правящим монархом, с радостью выпущенного на свободу восемнадцатилетнего юноши дал выход жажде необузданных удовольствий. В такие дни и часы он не думал об ответственности абсолютного властителя. Это, а также возможный вред для здоровья юного герцога, отец которого умер в раннем возрасте, беспокоили критически настроенных свидетелей, не говоря уже о сплетнях, обычных для маленького города. В безудержном бродяжничестве обвиняли Гёте. Возмущенный камергер Зигмунд фон Зекендорф жаловался, что целые тома можно было написать о здешних увеселениях. «Так как безумства здесь с каждым днем нарастают, то я думаю, что выражение Non plus ultra[59] сюда не подходит» (29 марта 1776 г.). Известия такого рода курсировали по стране, а слухи придавали им дополнительный интерес. Клопшток в Гамбурге ощутил потребность 8 мая 1776 года отправить Гёте предостерегающее письмо, в качестве доказательства дружбы. Пусть Гёте не думает, что расхождение во взглядах на другие вопросы делает Клопштока слишком строгим. «Отбросим принципы и Ваши, и мои, но каков же будет успех, если это будет продолжаться; если герцог и дальше будет напиваться до бесчувствия, то вместо того, чтобы укреплять свой организм, как он говорит, он будет болеть и проживет недолго. И более закаленные юноши, к числу которых герцог, безусловно, не принадлежит, погибали таким образом. До сих пор немцы всегда жаловались, что их князья ничего общего не имеют с их учеными. Сейчас герцог Веймарский и Вы составляете исключение».