Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

Ефремов стал неудобен в рамках новых взаимоотношений, и Орлов, отвечая ему, про это пишет. Ставки, вакансии, которые существовали в виде закреплённых штатных единиц, никак не учитывали присутствие в системе такой крупной фигуры, как Ефремов, с его, увы, ограниченной трудоспособностью.

«Не помню, говорил ли Вам, но многим другим всегда говорил, что если бы я мог — я охотно платил бы Вам полную ставку впредь пожизненно, без всякой работы с Вашей стороны, просто за то, что Вами сделано уже. Другое дело, что я бессилен платить так, что в моём распоряжении в настоящее время имеются лишь возможности, о которых я недавно наспех Вам писал. А высказанное Вами при нашем последнем свидании предположение об относительной доступности продления Вашей инвалидности на год — по Вашему положению в области литературы — привело меня тогда к представлению, что, вероятно, этим надо воспользоваться — пока; а дальше, может, установится же, наконец, штатное консультантство. Последнее время Вы, насколько я себе представляю, заняты целиком литературной работой, и в данный момент, пока Вам не до палеонтологии — в смысле повседневного интереса и занятия ею. <…> Заведование лабораториями стало сейчас повседневно много хлопотнее, чем было недавно; я себе не представляю, как при Вашем объёме литературной работы Вам себе это заведование брать. Если бы Вы видели, как мы сейчас мучимся, когда уже не учёный совет, и не директор, и не Биоотделение, и не президент, а какая-то «секция Госкомитета» над нами начальство, когда со всем этим приходится «париться» целые дни и дирекции, и «завам», — Вы бы меня поняли…»

Правда была у обоих. У Ефремова — правда духа науки. У Орлова — правда существующей формы научной организации. Эти правды оказались несовместимы.

Но это будет через несколько лет.

…Осенью 1955 года палеонтолог Е. А. Малеев, обрабатывавший монгольские сборы, описал нового хищного динозавра, позвонки и череп которого были добыты в Нэмэгэту. Евгений Александрович назвал ящера тарбозавром. Рассматривая отпрепарированный череп, Ефремов сказал, посмеиваясь:

— Смотрите, какие зубы! С такими зубами ни один социализм не страшен!

Последовало сразу несколько доносов — в партбюро института. Секретарь партбюро Ирина Васильевна Хворова дальнейшего хода делу не дала, только выговорила Ивану Антоновичу:

— Ну как вы могли!

Итак, временная инвалидность. Палеонтология всегда будет рядом, возможно, к ней ещё удастся вернуться. А теперь пора отправиться в иное плавание, ориентируясь на иной альмукантарат.[203]

«Краса Ненаглядная»

В 1935 году, когда Иван Антонович возвратился с Чары, ему попалась книга Константина Паустовского «Романтики». Молодой Паустовский, прозрачный и призрачный язык которого завораживал, а образы были близки чарующим образам Грина, словно компенсировал своим исполненным чувства мировйдением формирующуюся научную точность высказываний Ефремова. Иван Антонович успел купить книгу, тираж которой был весьма невелик, и удачно — переизданий больше не было.[204]

Роман стал одной из любимых книг Ефремова. Паустовский, вкладывая в «Романтиков» свой глубинный личный опыт, вдохновенно говорил о мечте и гении, о полярностях жизни и смерти, о женской любви и её преломлении в судьбе мужчины.

Молодой писатель Максимов любит двух прекрасных девушек: светлую, с ясной душой Хатидже и страстную, порывистую Наташу. Максимов чувствует, что Наташа требует себе всего мужчину без остатка. Он любит её — подсознательно, тоскует по её тёмной страстности, но жизнь в повседневности вместе с ней невозможна. Хатидже знает об отношениях своего любимого и Наташи. Когда на Чатырдаге, в хижине для туристов, она знакомится с Наташей, то долго разговаривает с ней — и затем говорит Максимову такие слова: «Я полюбила тебя давно, очень давно… <…> и вот ты стал мне самым близким, самым нужным человеком. Вне тебя я не живу. Ты знаешь, я упрямая и ничего не делаю наполовину. Я полна забот и тревог о каждом твоём дне, я часто делаю хорошее людям только потому, что они любят тебя. Мне легче не жить, чем увидеть, как ты мучаешься. <…> Я поняла, что у тебя в жизни будет много падений и подъёмов, ты будешь ещё много любить, мучиться: каждая любовь — это новое рождение себя, — но я всегда буду близка тебе, потому что у нас одна цель — твоё творчество. Оно принадлежит всем. Всё, что ты написал и напишешь, выше той боли, что ты доставляешь мне. <…> Но если ты бросишь писать, бросишь думать и расти как человек, я откажусь от тебя».

Наташа — женщина-богиня, апсара, которая вовлекает мужчину в мощный поток своей жизни, подчиняет своим законам. Её страстная натура движется с высокой амплитудой, и творчество мужчины внутри этого потока часто становится невозможным.

Хатидже, словно фея, оберегает мужчину, сглаживая острые углы, создавая ощущение спокойной надёжности.

Ивана Антоновича потрясли мудрость и высшая правда Хатидже, поднявшейся в любви к мужчине над обывательскими взглядами и привычками, сделавшей творчество главной целью жизни.

Елена Дометьевна была богиней. Гордая, сильная, самостоятельная в решениях, желающая оставаться независимой во всём — и в науке, и в жизни. В романе «Лезвие бритвы», описывая причину расставания Гирина с женой, Иван Антонович сформулировал особенность своих поздних отношений с Еленой Дометьевной: «Слишком велика оказалась их разность, вначале пленявшая обоих».

В гобийских пустынях, когда белые звёзды стояли над головой и тонко звенел под ветром дерис, Иван Антонович думал о женщине, о её роли в жизни мужчины. Они с женой постепенно всё больше отдалялись друг от друга, и не частые экспедиции, не расстояния были этому причиной. Растаяло бывшее когда-то цельным общее понимание пути. Елена Дометьевна считала, что заслуги мужа недооценивают, свои честолюбивые стремления она невольно переносила на Ивана Антоновича. Он давно понял, что звания и чины — лишь оболочка, в которую многие стремятся обернуть свою пустоту и бесцельность существования. Для Елены Дометьевны положение мужа в социуме было личностно значимым.

Любовь дарует радость жизни. Вернувшись из последней Монгольской экспедиции, Иван Антонович ощущал усталость и пустоту, словно из него ушла душа радости, как из его героя Пандиона, оказавшегося в неизведанных глубинах Африки. Психическое состояние совпадало с физическим: весь организм словно пришёл к безвременному концу. Апатия, вялость, тело, словно обёрнутое в вату.

Женщины всегда выделяли Ивана Антоновича, и он ценил их прелесть и красоту, полную загадки. Общество, подчинённое постулатам морали, соглашалось закрывать глаза на связи, которые не афишировались. Проявления страсти, исполненные жизненной силы, должны были оставаться за обочиной торной дороги. Это лишало целостности мироощущения, и большинство людей, встречаясь с сильным чувством вне контуров морали, страдали от раздвоенности и душевного разлада, но покорялись.