Государства и народы Евразийских степей: от древности к Новому времени - Сергей Кляшторный

И еще оказалось, что российское правительство располагает самыми общими и подчас не совсем точными знаниями о нравах и обычаях своих кочевых соседей, об общественном и государственном порядках в Казахских степях. Так, в ходе переговоров русского посла с казахскими владетелями стало очевидным, что взгляд на добровольное подданство в Азии иной, чем в Европе, что европейское представление об азиатском правителе как о самодержавном монархе не соответствует действительной власти степного хана. Степной хан XVIII в., как выяснилось, не был единственным носителем власти. Он, верховный сюзерен, делил ее с султанами и биями, сосредоточившими в своих руках управление улусными и родовыми людьми. Общегосударственные дела также находились в ведении феодальной знати, так что хан фактически был лишен единоличного права заключить договор от имени своего народа. Такой порядок был закреплен одним из пунктов «Жети Жаргы», где, в частности, говорилось: «Чтобы сам хан, равно как и все султаны, старейшины и правители родов, собирались осенью в одно место, в середине степи, для рассуждения о делах народных» [Султанов, 1980, с. 255]. И добавление ко всему впоследствии еще выяснилось, что присяга царствующего хана не налагает никаких обязательств на его преемников, и потому, как отметил В. В. Бартольд, ханы одного и того же казахского жуза в XVIII в. предлагали России свое подданство несколько раз.

А. И. Тевкелев сразу по приезде в орду (ставку) Абу-л-Хапр-хана убедился, что большинство казахов и слышан, не хотело о русском подданстве. Вследствие такого положения дел главе российскою посольства пришлось вести переговоры о подданстве не только с ханом, но также с султанами, биями и с народом, причем с риском для своей жизни. Лишь большие дипломатические способности, которыми обладал А. И. Тевкелев, его личная храбрость, находчивость и красноречие дали ему возможность достигнуть не просто положительных, но блестящих результатов. Проведя долгие месяцы среди неспокойных кочевых племен, он получил клятвенные обещания на русское подданство и направил их 5 января 1732 г. в Санкт-Петербург от Абу-л-Хайр-хана, Семеке-хана, Барак-султана, Нуралы-султана, жены Абу-л-Хайра Бопай-ханым и еще нескольких десятков влиятельных представителей степной аристократии. Затем последовала серия новых русско-казахских встреч; каждая такая встреча множила численность казахских владетелей и их кочевых подданных, присягнувших на верность России. Но по ряду причин процесс присоединения Казахстана к России затянулся на многие и многие десятилетия и закончился в 60-х годах XIX в.

Небезынтересно привести здесь описание церемонии принятия присяги казахским ханом, которая состоялась в Оренбурге в августе 1738 года. Когда в назначенный день хан Киши жуза Абу-л-Хайр со своими приближенными подъехал ближе к Оренбургу, дабы сделать церемонию сколь возможно торжественнее, был выслан навстречу хану майор с ротою драгунов, с двумя взводами гренадеров, с музыкою и 12 заводными лошадьми. Весь отряд сей, дождавшись Абу-л-Хайра на дороге, сопровождал его к Оренбургу. Прочие бывшие там войска стояли на дороге под ружьем, и когда хан проехал мимо артиллерии, то она отдала ему честь десятью выстрелами. Перед палаткою В. Н. Татищева, тогдашнего управляющего Оренбургским краем, сходя с лошади, Абу-л-Хайр был принят поручиком, а у дверей палатки снаружи — майором, внутри же, при входе, — полковником. В задней части палатки был поставлен портрет императрицы; на середине ожидал гостя главный начальник, окруженный штаб- и обер-офицерами. Подойдя к нему, хан произнес на своем языке приветственную речь, которая была переведена толмачом на русский.

В. Н. Татищев отвечал, что не оставит донести императрице о его покорности, обещал ему покровительство и защиту, а затем предложил вновь принять присягу. «Абульхайр отвечал, что уже однажды присягал, но, впрочем, готов присягнуть и вторично. Тогда немедленно был введен в палатку старший из магометанского духовенства с Кораном, и принесен золотой ковер, на который хан преклонил колена, и, выслушав клятвенное обещание, поцеловал Коран.

Немедленно после сего обряда Татищев надел на Абульхайра богатую, золотом оправленную саблю, которую как особенный знак милости хан должен был обнажать только против врагов России. В то же самое время старейшины и простые киргизы были приводимы к присяге Тевкелевым в других палатках.

Торжество заключено обедом, во время которого для удовольствия и удивления гостей пили за императорское и их здоровье с пушечною пальбою» [Левшин, 1996, с. 195–197].

Следует здесь особо отметить, что при Петре Великом и первых его преемниках на троне ничего не предпринималось для изучения языков Ближнего Востока и Туркестана. Поэтому в первой половине XVIII в. Россия не располагала кадрами профессиональных переводчиков тюркских языков русского происхождения. В частности, при сношениях с владетелями Казахских степей российское правительство пользовалось услугами своих мусульманских тюркоязычных подданных, чаще всего услугами казанских татар. В свою очередь, документы, которые исходили от казахских владетелей, обычно оформлялись хивинскими или бухарскими муллами и писались на чагатайском языке (литературном тюрки). Как деятели тюркского происхождения, которые оказывали России услуги при сношениях с азиатскими мусульманскими государствами, так и среднеазиатские писцы, состоявшие на службе у казахских владетелей, были различного уровня грамотности и культуры, что не могло не отразиться, конечно, на качестве составленных ими документов. Так, отдельные слова документов, которые исходят от казахских владетелей (к примеру, послание Абу-л-Хайр-хана в Санкт-Петербург к ее величеству Анне Иоанновне от 30 апреля 1730 г.), содержат орфографические ошибки, а сопоставление старинных русских переводов с подлинными грамотами, сохранившимися в архивах, показывает, что толмачи намеренно или ненамеренно — отступали от буквы и духа подлинника. А это значит, что современный исследователь, работающий со старинными русскими переводами посланий казахских владетелей XVI–XVIII вв. в Россию, должен относиться к такого рода документам не просто критически, а подвергать анализу соотношение и толкование социальной, правовой и юридической терминологии.

Вот пример с понятием «подданство». Основной текст послания Абу-л-Хайр-хана императрице Анне Иоанновне заканчивается выражением: «йарашулигини тилаймиз сизининг йарлигиниз бирле ил булгаймиз». Толмач XVIII в. перевел это выражение на русский язык так: «Желаем Вам всякого благополучия и будем Вашими подданными» [КРО, с. 35, пер.; с. 36, фотокопия документа].

Перевод вполне адекватный. Однако анализ совокупности документов и материалов, относящихся к истории казахско-русских отношений в XVIII в., показывает, что понятие «подданство», которое в послании Абу-л-Хайр-хана выражено словосочетанием находиться под высочайшим повелением [того-то], трактовалось по-разному в Петербурге и в Казахских степях. Гак, например, большинство казахов воспринимало добровольное подданство как военный и политический союз с Россией, своеобразное покровительство и всепомоществование, которые обеспечат степнякам мир и благополучие. Это большинство придерживалось того мнения, что русские не будут стеснять свободу кочевников и причинять тем самым им вред и что подданство, коль оно добровольное, может быть прервано в одностороннем порядке в любой угодный им, казахам, момент. Какая-то часть степной аристократии рассматривала приведение к присяге на верность русскому царю, который отныне становился «великим беком», «белым ханом», как «приведение их в неволю». Своеобразными были политические взгляды хана Абу-л-Хайра. Для него вступление казахов в русское подданство вовсе не означало присоединение Казахстана к России и утверждение в Казахских степях российской юрисдикции. Во всяком случае, с принятием чуждого подданства он не связывал утраты государственной и национальной суверенности казахов. Даже, напротив, чужой рукой он намеревался упрочить единоличную власть в Казахских степях, распространить ее на все три жуза, сделать ханскую власть наследственной только по линии своей собственной фамилии. Абу-л-Хайр, судя по его отдельным высказываниям и некоторым действиям, был готов состоять одновременно в числе «подданных» и русского царя, и джунгарского хунтайши, т. е. политическое сознание степного хана XVIII в. допускало возможность, так сказать, двойного подданства [Ерофеева, 1999, гл. 3; Трепавлов, 2007, гл. 4].

Политика России по отношению к казахам менялась несколько раз. На начальных этапах русское правительство кроме присяги на верность, небольших даров, присылки аманатов (заложников) не требовало от казахских владетелей других знаков признания их верности. Тогда русское правительство еще не задавалось целью в Казахских степях «российский флаг объявить». На первых порах оно рассчитывало использовать военный потенциал новых подданных, например для подавления восстаний других своих азиатских вассалов, в частности башкиров и волжских калмыков. Весьма характерны в этом отношении высказывания А. Тевкелева, главы русского посольства в Казахские степи, и И. Кириллова, первого начальника «Оренбургской экспедиции». В апреле 1733 г. А. И. Тевкелев доносил в Коллегию иностранных дел: «Сия Киргиз-кайсацкая орда е. и. в. в подданстве потребна быть имеет, особливо для хантайши, понеже в случай какой-либо от него, хантайши, стороне российской показания противности, повелено будет ему, Абулхайр-хану, со всей ордою кайсацкою итти на него, хонтайшу, войною, то как можно надееться, что немногие кайсаки в домех своих за оною посылкою останутся, понеже они, кайсаки, с ним, хонтайшею, великую жалузию между собою имеют.