Лес рубят - щепки летят - Александр Шеллер-Михайлов

Катерина Александровна рассмеялась, хотя в ее смехе слышалась грустная нота.

— Мы так и живем, — проговорила она, обнимая мужа. — Вот договорились до того, что мне пора идти на урок…

Она встала и пошла. Александр Флегонтович взглянул на нее и впервые заметил, что на ее щеках играл неестественный, лихорадочный румянец.

— Катя, прежде всего не забывай, что нужно беречь свое здоровье, — сказал он ей вслед.

Она обернулась к нему с порога.

— Что это тебе пришло в голову? — спросила она. — Я здорова.

Он покачал головой.

— Ты слишком близко принимаешь все к сердцу.

— Ну, недостает еще того, чтобы мы были не только неумелыми, но и черствыми истуканами, — засмеялась она.

— Все же о себе-то прежде всего нужно заботиться…

— Доктор, вылечи прежде самого себя, — засмеялась Катерина Александровна и скрылась за дверью.

Александр Флегонтович встал и прошелся по комнате. Последние слова жены вдруг напомнили ему, что он во все это время менее всего думал о себе, о своих личных выгодах, что он шел по довольно скользкому и небезопасному пути. Он мельком бросил взгляд на какую-то пачку книг и бумаг, лежавших на столе, и почти вслух проговорил: «В самом деле какая ветреность, какая неосторожность! И для чего я их берегу? И где держу? На самом видном месте!»

Через несколько минут он завернул эти книги и бумаги в газетный лист и попросил Марью Дмитриевну спрятать их подальше, а часть бросить в огонь.

Потом он снова заходил по своему кабинету и о чем-то размышлял. «Надо будет передать отцу деньги, — промелькнуло в его голове. — На всякий случай надо позаботиться, чтобы он не остался без копейки. Мало ли что может случиться. Я ни в чем не замешан, но ведь это трудно доказать».

Он стал рыться в столе и вдруг остановился. «Да с чего это я волнуюсь? — вдруг прошептал он. — Какие глупости! Разве есть какие-нибудь причины опасаться…»

Он закрыл ящик стола и снова заходил по комнате. «Нет, предосторожность все-таки не мешает!» — решительно произнес он и вынул деньги. Он прошел в комнату отца и отдал старику билеты.

Старик в изумлении что-то забормотал. Александр Флегонтович сказал ему, что он, быть может, летом или осенью уедет в путешествие по России, то эти деньги пригодятся отцу на это время.

— Трать их, когда будет нужно, — прибавил сын. — Я не хочу, чтобы ты нуждался, если я уеду на время…

Он стал спокойнее и возвратился в свою комнату. Часов в десять вечера возвратилась Катерина Александровна. Она застала мужа за работой.

— Саша, ты знаешь, что уже по всему городу не на шутку ходят те темные слухи, о которых ты говорил мне вскользь? — сказала она.

— Вот как, — коротко ответил он. — Ну, что же, этого нужно было ожидать.

V

У СТАРОГО КОРЫТА

Молодые Прохоровы, как мы сказали, не были серьезно замешаны ни в какое темное и рискованное дело. Они просто работали, стараясь приобрести кусок хлеба и принося посильную пользу ближним; но тем не менее они начинали чувствовать, что им нужно быть все более и более осторожными. В обществе чувствовалось какое-то закулисное волнение, неизбежное следствие усиленной новой деятельности предыдущих лет. Люди разных партий, разных поколений договорились до последнего слова; некоторые зашли, может быть, слишком далеко в своих стремлениях, некоторые, может быть, хватили через край в своей ненависти: столкновение было неизбежно. Этому столкновению нельзя было рукоплескать, его нельзя было безусловно предавать проклятию. Оно было просто неизбежным историческим фактом. Можно было наверное сказать, что крайние увлечения остынут со временем, что безграничная ненависть угомонится и что в конце концов останутся только те нововведения, которым уже не могли повредить, которых не могли остановить никакие случайности, никакие увлечения, никакая злоба. Общество вступило на новый путь и должно было идти по этому пути, не возвращаясь на старую дорогу. Все это ясно понимало большинство, все это понимали и наши молодые герои, но в то же время они понимали, что им в эту пору более чем когда-нибудь нужно было быть осмотрительными. Они вращались именно в том молодом кружке, где было очень сильно брожение, они сами с увлечением старались добиться всего вдруг и как будто поставили своим девизом: «Теперь или никогда сделать все вдруг и не останавливаться на чем-нибудь одном». Они чувствовали, что у них явились кругом враги, что самым хладнокровным судьям в данную минуту будет трудно решить, насколько они опасны, насколько они являются активными членами той партии, в которой происходило брожение. Дружеские связи с людьми этой партии, образ и характер занятий, совпадавшие с образом и характером занятий этой партии; высказывание тех же идей, которые высказывала она, — все это должно было заставить каждого увидеть самую близкую связь наших героев с этой партией. Они, впрочем, и не думали отрекаться от нее, хотя и могли сказать в свое оправдание, что они покуда не успели зайти так далеко, как зашли ее главные члены. Но последнее нужно еще было доказать, объяснить; на первых же порах приходилось подчиниться всему, что выпадет на долю этой партии. При первых же смутных слухах о закулисном брожении в доме Прилежаевых появился Боголюбов и ядовито спросил у Катерины Александровны:

— А что, ваш муженек погуливает еще?

— Я вас не понимаю; он на службе, — ответила Катерина Александровна.

— Держут еще! — рассмеялся Боголюбов. — Это нас только разом порешают… А нечего сказать, хороши ваши!

— Я не знаю, про кого вы говорите, — холодно ответила Катерина Александровна.

— Про ваших молокососов, про ваших друзей, — ответил Данило Захарович. — Проповедуют бог знает что, а сами-то каковы.

Он начал передавать Марье Дмитриевне какую-то грязную сплетню про нескольких молодых людей. Марья Дмитриевна охала, качала головой и всплескивала руками от удивления. Катерина Александровна не выдержала.

— Вы нынче особенно деятельно занимаетесь собиранием сплетен, — заметила она. — А мне кажется, что было бы лучше смотреть за своей семьей, сводить расчеты со своей совестью и не заботиться о других. Ведь если бы дело пошло на разоблачение всех промахов и темных дел в жизни каждого из нас, то я думаю, что и вам и вашей жене это было бы не очень-то выгодно.

— Вот-с как вы нынче поете! — злобно прошипел Данило Захарович. — Не желаете ли выгнать меня из своего дома?

— Мне совершенно все равно, будете ли вы к нам ходить или нет. Могу сказать вам только одно: не я шла к вам, а вы шли ко мне с просьбами… Вы ненавидели и меня и Александра, но не гнушались ни моими, ни его услугами. Вы марали и меня и его на каждом перекрестке, и я и Александр знали это и молчали, продолжая делать для вас все, что было в наших силах.

— На грош сделают, а на рубль попрекнут!

— Тут дело не в попреках! Я вам ничего не говорила, покуда могла пропускать мимо ушей ваши сплетни. Но теперь вы бросаете мне перчатку прямо в лицо и я ее поднимаю — вот и все. Если вам кажутся такими гадкими наши друзья и мы сами, то зачем же вы ходите к нам? Кто вас просит? Пора покончить эту игру в лицемерие. Вам оно дешево обходится, а нам приходится дорого платить за ваши сплетни и выдумки.

— Да разве я для вас хожу сюда? Что вы выдумали! Я для вашей несчастной матери сюда хожу, мне ее жаль!

— Я, батюшка, очень благодарна, — начала Марья Дмитриевна.

— Вы сами не знаете, что говорите! — строптиво произнесла Катерина Александровна, взглянув на мать. — Моя мать если и несчастна, так только потому, что у нее явился такой советник, как вы, — сказала она дяде, — Хорошо обращаются с матерью, со старшими! — качая головой, произнес Данило Захарович.

— Я вас попрошу выйти вон! — указала Катерина Александровна на дверь.

Данило Захарович никак не ожидал такого конца. Марья Дмитриевна испугалась и обратилась к дорогому родственнику.

— Извините ее, батюшка! — заговорила она. — Катюша вспыльчива…

— Потрудитесь объясняться где угодно, а не здесь, — промолвила Катерина Александровна. — Я не желаю видеть у себя больше этого господина. Довольно церемоний! Нас беззастенчиво ругают, а мы улыбаемся, пора это кончить. Не нравимся — ну и прощайте!

Данило Захарович что-то говорил, но его речь выходила бессвязной; он был зелен от бессильной злости и почти задыхался. Можно было только расслышать, как он двадцать раз повторил на все лады:

— Ну, хорошо! Хорошо-с! Хорошо-о же!

Катерина Александровна, несмотря на раздражение, не могла не рассмеяться и почти весело заметила:

— Ну, если хорошо, так и желать больше нечего!

— Шутите!.. Хорошо-о! — мотнул головой Данило Захарович и хлопнул дверью.

Марья Дмитриевна побежала его провожать и извинялась перед ним за дочь. Раздраженный муж накинулся в передней на слабую женщину и выместил на ней всю злобу, которая кипела в нем под влиянием речей Катерины Александровны.