Все предельно (сборник) - Стивен Кинг

«Магазин называется „У Корсона“ и перед ним мы увидим маленькую девочку, — думала Кэрол. — На ней будет красный передник. Она только что играла с куклой, грязной, старой, желтоволосой, но оставила ее на ступенях, чтобы посмотреть на собаку, которая сидит в „форде-универсале“».

Магазин назывался «У Карсона» — не «У Корсона», но все прочее совпало. И когда «Краун Вик» проезжала мимо, девочка в красном переднике посмотрела на Кэрол. У нее было строгое лицо крестьянской девочки, хотя Кэрол не могла понять, как могла крестьянская девочка попасть в страну богачей, девочка и ее грязная желтоволосая кукла.

«Здесь я спрашиваю Билла, далеко ли еще ехать, только я этого не сделаю. Потому что я должна разорвать этот цикл, эту петлю. Должна».

— Далеко еще? — спросила она. «Он скажет, что здесь только одна дорога, заблудиться мы не можем. Он скажет, обещаю, что мы доберемся до Палм-Хауз без проблем. И, между прочим, кто такой Флойд?»

Бровь Билла изогнулась и пошла вверх. Уголок рта опустился. «Как только заканчивается дамба и начинается остров Санибель, дорога только одна». Кэрол слушала в полуха. Он все еще говорил о дороге, ее муж, который два года тому назад провел уик-энд в постели с секретаршей, рискую всем, что они сделали, что вместе пережили. В тот уик-энд у Билла было другое лицо, он был тем Биллом, о котором предупреждала Кэрол мать, говоря, что он может разбить ей сердце. А потом, когда Билл пытался объяснить, что ничего не мог с собой поделать, ей хотелось закричать: «Однажды я убила ради тебя ребенка, пусть и потенциального ребенка. И ради чего? Что я за это получила? Дожила до пятидесяти лет, чтобы узнать, что мой муж не мог не залезть к трусики к клеролской блондинке?»

«Скажи ему! — кричала она в душе. — Заставить свернуть на обочину и остановиться, заставить сделать, что угодно, лишь бы вырваться из круга: изменив одно, изменишь все! Тебе это по силам… раз ты смогла вставить ноги в те фиксаторы, для тебя нет ничего невозможного!»

Но она ничего не могла, и события ускорили свой бег. Две обожравшиеся вороны лениво оторвались от остатков ленча. Муж спросил, почему она так прогнулась, не болит ли у нее спина, она ответила, да, да, болит, но теперь ей уже полегче. С ее губ срывалось что-то о deja vu, как будто это чувство не накрывало ее с головой, а «Краун Вик» неслась и неслась вперед. Справа появилась стоянка подержанных автомобилей, «Палмдейл моторс». А слева? Щит-указатель местного муниципального театра, поставившего «Непослушную Мариэтту»?

«Нет, это Мария, не Мариэтта. Мария, мать Иисуса, мать Бога, она протягивала руки…»

Кэрол собирала волю в кулак, чтобы объяснить мужу, что происходит, потому что за рулем сидел настоящий Билл, настоящий Билл мог ее услышать. Быть услышанной, вот для чего в семье нужна любовь.

Ничего не вышло. В голове зазвучал голос бабушки: «Грядут тяжелые времена». В голове чей-то голос спросил Флойда, что там такое, чтобы потом протянуть: «О, дерьмо!» — и закричать: «О, дерьмо!»

Она посмотрела на спидометр и увидела, что он откалиброван не в милях, а тысячах футов: они на высоте двадцать восемь тысяч и спускаются. Билл говорил, что не следовало ей спать в самолете, и она соглашалась.

Приближался розовый дом, маленький, чуть ли не бунгало, рядом росли пальмы, такие она видела в фильмах про Вторую мировую войну, кроны напоминали летящие на тебя «лирджеты», стреляющие из всех пушек и пулеметов…

Все сверкает. Горит огнем. Мгновенно журнал, который он держит, превращается в факел. Святая Мария, матерь Божья, «Деве я молюсь и…»

Они миновали дом. Старик сидел на крыльце, провожал их взглядом. Стекла его очков, без оправы, поблескивали на солнце. Рука Билла устроилась на ее бедре. Он что-то сказал, насчет того, что им надо освежиться, в промежутке между тем, как она снимет платье и наденет шорты, и она согласилась, хотя им никогда не добраться до Палм-Хауз. Они буду ехать и ехать по этой дороге, они и белая «Краун Вик», ныне и присно и во веки веков.

Благодаря следующему щиту они узнали, что до поворота к Палм-Хауз 2 мили. За ним высился другой, извещающий, что Мать милосердия помогает больным Флориды. Помогут ли они им?

Теперь, когда поезд уже ушел, она начала понимать. Увидела свет в конце тоннеля, как видела отблески субтропического солнца на воде по правую руку от себя. Задалась вопросом, сколько неправильных поступков совершила, сколько за ней числилось грехов, если вам больше нравилась такая формулировка, Господь знал, родители и бабушка — тоже, это грех и то грех, носи медальон между растущих полушарий, на которые засматриваются юноши. А годы спустя она лежала в постели с мужем жаркими летними ночами, зная, что решение надо принимать, зная, что отсчет пошел, окурок сигареты дымится, и она помнила, что приняла решение, не сказав ему об этом вслух, потому что кое о чем лучше промолчать.

Голова зудела. Она почесала голову. Черные крупинки посыпались вниз, мимо ее лица. На приборном щитке «Краун Вик» стрелка спидометра замерла на шестнадцати тысячах футов, а потом взорвалась, но Билл, похоже, этого не заметил.

Появился почтовый ящик с наклейкой «Грейтфул Дэд» на крышке, потом маленькая черная собачка с опущенной головой, бегущая по своим делам, и, Господи, как же зудела голова, черные клочки плыли по воздуху, на одном проступило лицо матери Терезы.

МАТЬ МИЛОСЕРДИЯ ПОМОГАЕТ ГОЛОДНЫМ ФЛОРИДЫ… А ВЫ ИМ НЕ ПОМОЖЕТЕ?

«Флойд, что это там? О, дерьмо».

Она успела увидеть что-то большое. И прочитать слово «ДЕЛЬТА».

— Билл? Билл?

Его ответ, ясный, но донесшийся с края Вселенной: «Господи, дорогая, что в твоих волосах?»

Он подняла с колен сгоревшее лицо матери Терезы и протянула ему, постаревшему двойнику мужчины, за которого она вышла замуж, трахающемуся с секретаршами мужчине, который был ее мужем, мужчине, который, тем не менее, спас ее от людей, уверенных, что ты будешь вечно жить в раю, если зажжешь достаточно свечек, будешь носить синий блейзер и слушать богоугодную музыку. Одной жаркой ночью, лежа в постели с этим мужчиной, когда наверху продавали наркотики и в девятимиллионный раз крутили пластинку «Айрон Баттерфлай», она спросила, что, по его мнению, будет потом. После того, как окончится твоя роль в этом шоу. Он обнял ее и прижал к себе, издалека доносился мерный рокот автострады, а Билл…

Очки Билла утонули в его щеках. Один глаз выскочил из глазницы. Рот превратился в кровавую дыру. На деревьях птицы уже не щебетали — кричали, и Кэрол начала кричать вместе с ним, держа в руке сгоревший клочок бумаги и лицом матери Терезы. Она кричала, наблюдая, как его щеки чернеют, лоб трескается, шея вскрывается, кричала, кричала, где-то надрывалась «Айрон баттерфлай», а она кричала.