Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

к главным воротам с моей мертвой собакой на руках, все увидели, как велико мое горе. В этом всеохватном опустошении, на обломках целого города, когда только что погибли тысячи людей, никто не счел, что потеря одной собаки не так уж значительна и что охватившая меня печаль выглядит смешной. Подошли помощники Авраама, готовые подхватить Роко; они смотрели на него с благоговением. Отдать ему почести было то же, что выказать уважение мне.

Растроганная Нура приникла к Аврааму и шепнула ему, чтобы он вмешался. Я услышал звучный и властный, умиротворивший меня голос вождя:

– Я сам вырою ему могилу.

Обычно хоронили лишь людей, но Роко заслужил репутацию личности. Авраам раздобыл заступ и стал копать яму.

Подошла Нура. Притянула к себе мою голову, прижалась к моему плечу. Холодный пес был зажат между нашими теплыми животами. Роко был нашим ребенком, которого она когда-то подарила мне. Нашим мертвым ребенком. Не в силах сдержаться, я заплакал.

С этой раной открылись и прежние. Роко всегда говорил лишь с моим сердцем, вот и теперь он разрушал его внутренние баррикады: воскресли все мои мертвецы, и я вновь их оплакивал. Мина, Тина, Хам… Среди них лучились и светлые лица Елены и Барака, матери и дяди. Догадывалась ли о том Нура? Она обняла меня.

Помощники Авраама отвернулись. Только Кубаба смотрела на нас во все глаза, на Нуру, на меня и на нашего пса; но в ее взгляде было столько любви и воспоминаний, что он меня не смутил.

* * *

Над всяким человеческим творением витает тень разрушения. Бавелю страшиться было уже нечего. Под пылающим солнцем он погрузился во тьму.

– Оставим его как есть, – объявила Кубаба. – Пусть Бавель, обращенный в пыль, внушает отвращение тем, кому вздумается ему подражать. Он послужит свидетельством того, что высокомерие обернется против высокомерного. Он расскажет о том, что для вознесшегося слишком высоко падение будет жестким. Пусть это будет поучительная развалина.

Авраам согласился. Мы собрались на холме близ разрушенного города и готовились тронуться в путь. В течение этой недели жители Киша, которых Нимрод не успел угнать в рабство, стекались сюда, чтобы убедиться в гибели врага и вернуть свою государыню.

Кубаба облачилась в парадную мантию, и ее крошечная фигурка гордо торчала между четырьмя эфебами, защищавшими ее зонтами от солнца. Уродство и старость ничуть не уменьшили ее кокетства, даже напротив: она изобильно украшала себя драгоценностями, вышивкой, дивными каменьями, чтобы отвлечь внимание от зеленоватой морщинистой кожи. Что до Авраама и его помощников, потерявших немало своих людей и часть стада, они объединили выживших и, сплоченные как никогда, собирались продолжить путь.

Кубаба не отступалась от Авраама:

– Дорогуша, я поставлю здесь солдат, чтобы к этим руинам никто никогда не прикасался. И в придачу нескольких ремесленников. Если не поддерживать эту груду обломков, она потеряет вид[88].

Авраам терпел все ужимки Кубабы, даже то, что она обращалась к нему «дорогуша», потому что понимал свою преданность как нечто цельное. С их заточения в тюрьме они непрестанно спорили, но притом почитали друг друга. В гибели Бавеля каждый из них прочитывал подтверждение своего выбора. В глазах Кубабы это доказывало, что городу следует знать меру, процветать, не слишком разрастаясь, и заботиться о благополучии жителей. А Авраам полагал, что Бавель изобличал порочность городского устройства жизни[89]: людям не следовало бежать от природы, прячась внутри городов, но почтительно ее населять и покидать истощенный участок земли. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову»[90]. А главное, людям следовало искать пути к взаимопониманию. Пацифист Авраам не только отвергал насилие, но и отказывался от системы отношений, ведущих к войне. Всякое царство, что зиждется на богатстве, в конечном счете либо стремится завоевать соседа, либо само становится объектом зависти. Война – это следствие землевладения. Вот почему никогда не нужно владеть землей.

В этот день спор разгорелся особенно жаркий. Вождь евреев подшучивал:

– В Бавеле столько храмов, но ни один Бог и ни одна Богиня не вмешались! Это не беспокоит тебя, Кубаба?

– Вовсе нет! Богам и Богиням не нравились храмы, которые им возводил монстр и его приспешник Гунгунум. А что касается Инанны, тут уж я уверена, что она свою Башню ненавидела.

Царица возвела глаза к небесам.

– Они забрались наверх, чтобы люди не вздумали к ним карабкаться и с ними равняться. Скромность, дорогуша, скромность! Всегда жить в простоте. Я, к примеру, из смирения… не боюсь никого!

Она расхохоталась. Авраам доброжелательно улыбнулся краешком губ. Но заметил:

– Мой Бог презирает весь этот балаган с возведением храмов. Он не конкурирует с другими Божествами. Мой Бог прост и беден, у него нет ни формы, ни цвета, и он довольствуется пустыней[91].

Пока Кубаба и Авраам препирались в свое удовольствие – так уж они на прощание раскланивались, – мы с Нурой отошли в сторону и устремили взгляд вдаль. Я думал о Маэле: где он? Удалось ли ему избежать гибели? Нура спросила меня сдавленным голосом, ткнув пальцем в груды развалин на горизонте:

– Ноам, ты уверен, что Нимрод там?

– Люди видели, как он упал. Он мелькнул на верхнем этаже. А затем был погребен под обломками Башни. Отныне он покоится под грудой кирпичей.

– А кое-кто утверждает, что он успел скрыться.

– Они слагают легенду. Вспомни, как рассказы изменили потоп, которому мы бросили вызов.

Она вздрогнула:

– Я предпочла бы, чтобы он спасся.

– Как? Неужели у тебя к Дереку есть хоть капля сочувствия?

Она пылко схватила меня за руку.

– Не о том речь, Ноам. Если Дереку удалось сбежать, он еще не знает о своем бессмертии. В нем живет страх, и он не считает себя всемогущим. Но если он погребен под обломками, он воскреснет. Я не знаю, сколько для этого потребуется времени, сколько займет месяцев, лет, веков, но однажды он непременно выберется оттуда живым и поймет, что смерти для него не существует. И тогда он станет чудовищем из чудовищ, самой страшной из живых тварей…

Она была права. Она серьезнее меня задумалась о будущем, о нас, обо всем человечестве – в силу странной выпавшей нам, всем троим, судьбы.

Кто-то похлопал меня по заду. Я обернулся. Кубаба обиженно пробурчала:

– Дорогуша, может, тебе плевать, но я ухожу. Предвижу, что мы больше не увидимся. Может, оно и к лучшему, ведь с тобой у меня связаны такие тяжкие воспоминания. Ну а ты, моя красавица, пойдешь за своим Барабамом.