Прошедшие войны - Канта Ибрагимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сухо поздоровавшись, Эллеонора Виталдьевна что-то пробормотала насчет срочных, неотложных дел, прошла в свой кабинет, плотно закрыла за собой дверь, сидела минут двадцать в одиночестве, разложив перед собой кучу тетрадок и какие-то незаполненные бланки казенной отчетности. Она слегка дрожала, то ли от холода, то ли еще от чего. Что-либо читать, думать не могла, мысли были о другом. Наконец Арачаев нарушил ее одиночество. Он робко постучал в дверь, предложил чай. Кухмистерова ничего не ответила, только смотрела на него оробевшим, растерянным взглядом. Цанка исчез и через минуту появился с двумя клубящимися белым паром стаканами.
— Можно, я посижу с Вами? — спросил он и, не ожидая ее ответа, поставил стаканы на стол, замотал в воздухе обожженными руками, засмеялся, сел напротив директора.
Кухмистерова опустила в смущении взгляд, слегка порозовела, прятала под столом дрожащие руки. Арачаев изредка, исподлобья бросал в ее сторону вкрадчивый взгляд, потом, осмелев, впился в нее глазами. Только сейчас он увидел ее вытянутое худое лицо, маленький аккуратный нос, правильные бледные губы, выцветшие прямые брови, высокий, умный лоб.
— Пейте чай, — тихо предложил он, — а то остынет.
— Да-да, — также слабым, срывающимся в волнении голосом ответила она.
Вновь наступила долгая, тягучая пауза. Кухмистерова сидела в той же застывшей позе. Тогда Цанка встал, обошел стол, обнял ее за плечи, наклонился, слегка поцеловал в пылающую щечку.
— Успокойтесь, не бойтесь меня, — прошептал он ей на ухо. — У Вас есть папиросы? — вдруг спросила она.
— Папирос нет, обеднел я, есть махорка.
Чуть погодя вместе курили, наполнив маленькую комнату сизым дымом. После нескольких глубоких затяжек Кухмистерова впервые прямо подняла глаза, откровенно уставилась на Арачаева.
— У меня есть вопрос к Вам!
— Какой? — заинтриговался Цанка.
— Вы были на Колыме?
— Да.
— Вы не видели случайно там моих родителей — Кухмистерова Виталия Петровича и Кухмистерову Елизавету Федоровну?
— Нет, — после небольшой паузы ответил он.
Потом снова налили чай, еще курили, и после этого со слезами на глазах Эллеонора Витальевна рассказала Арачаеву о своей короткой, но горестной жизни.
Родилась она в Петербурге в 1912 году. Ее отец был сыном чиновника и сам всю жизнь до революции и после нее неизменно работал на телеграфе. Мать Эллеоноры Витальевны имела дворянскую родословную, получила образование за границей, знала несколько языков. После революции просила мужа бежать из варварской страны, однако Виталий Петрович, с юности носивший в душе реформаторские настроения, смотрел на все безобразия как на неизбежные болезни зарождения нового, справедливого порядка. После гражданской войны жизнь потихоньку наладилась — отец по-прежнему работал на телеграфе, а мать стала директором фабрично-заводского училища. Эллеонора Витальевна после школы закончила музыкальный институт, устроилась учителем пения в училище матери. Там же вместе со своими старыми друзьями, однокурсниками, организовала кружок народной самодеятельности. Однако наряду с революционными, пролетарскими песнями частенько играли запрещенные, буржуазные мелодии и ритмы. Однажды нагрянула облава, в маленькой подсобке, куда никто, кроме музыкантов, не заходил, нашли настенную карикатуру на Сталина. Всех арестовали. Кухмистерову осудили на три года. В женской колонии под Костромой провела год, потом перебросили под Ростов-на-Дону, везде помогало музыкальное образование — пела и играла она и для начальства, и для осужденных.
Только на третий год ареста, благодаря помощи женщин-охранниц, Эллеонора Витальевна получила долгожданное письмо от соседки. Оказывается, в тот же день арестовали ее мать. Возмущенный этим Виталий Петрович Кухмистеров стал бегать по всем инстанциям, ничего не добившись, воспользовался служебным положением и послал к Москву, к Сталину секретную телеграмму с жалобой на произвол местного ЧК. После этого его тоже арестовали, а младшую дочь — сестру Эллеоноры Витальевны, Валентину, забрали в приют. В конце письма соседка просила больше ей не писать и сообщила, что в их квартире живут другие люди — очень важные, неразговорчивые.
После освобождения Кухмистерову в Ленинград не пустили, направили в Грозный. Там она проработала месяц в музыкальном училище, однако и этого оказалось недостаточно, по какому-то указанию ее повысили — назначили директором начальной школы в горном ауле Дуц-Хоте.
После этого рассказа Эллеонора Витальевна нервно задрожала, жалостно заплакала. Цанка вскочил, вновь обнимал ее за плечи, что-то говорил, успокаивал, потом сказал, что здесь прохладно и желательно пройти в его каптерку. Кухмистерова никак не реагировала, тогда он осторожно приподнял ее, подталкивая, поманил в соседнюю, более уютную комнату, там, ничего не говоря, крепко обнял, стал целовать, она не противилась, вначале не реагировала, потом неожиданно ожила, в страстном порыве жадно задышала, всем телом прижалась.
Не говоря ни слова, Цанка сдернул с нее пуховый платок, в спешке возился с пуговицами полушубка, справившись, бросил его в угол, хотел вновь коснуться желанной женщины, но вдруг, как ошпаренный, застыл. Его глаза в изумлении расширились, несколько раз вверх-вниз пробежались по платью Кухмистеровой, в мгновение потухли, опечалились. Он протяжно выдохнул, поник, сел на покрытые изношенным одеялом нары, закрыл ладонью глаза. Эллеонора Витальевна простояла посередине каморки с минуту, подняла полушубок, молча ушла.
* * *В конце февраля в морозный, ветреный день все село кликнули на митинг. Неохотно народ повалил на сборище. Шли все, кроме тяжелобольных и очень старых, — знали, что иначе будут неприятности. Как обычно, кругом стали войска, в центре кучковалось человек десять-двенадцать здоровенных мужиков в добротных тулупах, в валенках.
— Товарищи, будем выбирать председателя колхоза, — закричал один, самый розовощекий. — Кого вы предлагаете?.. Правильно. Чтобы вы не гадали и не мучились, мы вам помогли. Районный комитет партии и исполком рекомендуют вам кандидатуру Ильясова Даци Гаисовича. Вот он перед вами… Товарищ Ильясов — коммунист, работал на ответственных работах в соседнем районе, показал себя грамотным и толковым специалистом, а главное он отзывчивый товарищ — верный ленинец… Сегодня холодно, поэтому тянуть лямку не будем… Кто за то, чтобы избрать Ильясова председателем колхоза имени Ленина?.. Кто против?.. Кто воздержался?.. Единогласно… Поздравляю Вас! Следующий оратор говорил о том, что село, как обычно, не сдало в полной мере налоги. Объявил, что с текущего года будут брать налог и с плодовых деревьев. Все помнили, что налог на деревья ввели в 1930 году, однако про него забыли. Теперь, когда стали требовать принести справки о количестве деревьев на участке в сельсовет, все поняли, что это всерьез.
Последним выступал новый председатель. Говорил много, красиво, непонятно.
Как только митинг закончился, в селе хором раздался стук топоров. К следующему вечеру опустели участки, оголилось село, полегли прекрасные, десятилетиями выращенные селекционные сады, а вместе с ними были похоронены вековые традиции чеченских горных садоводов-энтузиастов — ученых от природы!!! Если бы это произошло только с садами!
Сады были предпоследними в этом длинном списке, потом выкорчевывали весь народ…
…А в начале марта, как обычно, в селе расквартировали войска. Офицеры разместились в домах побогаче, солдаты в остальных. Срок — одна неделя. Надо кормить, поить, обслуживать… Как говорил председатель сельсовета — "ежегодная профилактика, точнее клизма, — а всё — ради здоровья".
В этот же период по дворам ходила комиссия из гражданских, спрашивали, не обижают ли их военные, есть ли жалобы или приставания к женщинам со стороны краснопогонников. Ответ был один:
— Кормить нечем.
На что председатель комиссии многозначительно поднимал указательный палец и говорил:
— У вас нет совести! Вы позабыли традиции гор! Где ваше гостеприимство? Где ваша благородность? Совсем обмельчали, опаскудели!
После этого многочисленная комиссия как бы невзначай разбегалась по хозяйству. Осматривали сарай, чердак, погреб, туалет; с особой тщательностью лазали под нарами, шевелили золу в печи… В эти же дни случилось то, чего Арачаев Цанка ждал с особой тревогой, чего больше всего боялся. Знал он, что просто так его в покое не оставят: пришла повестка ОГПУ. Наверное, больше, чем сам Цанка, переживали братья, мать. Все не находили себе места, чувствовали — не к добру это.
Допрашивали Цанка в том же кабинете. Все было как и прежде, только теперь на стене висели огромная цветная карта Советского Союза и рядом плакат с выписками из Конституции СССР о том, что все граждане страны обязаны быть честными, порядочными и достойными проживания в Великой Родине.