«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Измаил Александровский был средний провинциальный газетчик, воспитанный в «Киевлянине», усвоивший его политическое миросозерцание, но, может быть, более беспринципный, чем другие сотрудники той же газеты. Чувствуя, что читатель не клюет на киевлянинский консерватизм, он решил попробовать, нельзя ли сделать аферу на умеренном либерализме (как несколько раньше в Петербурге испробовал А. А. Суворин, основавший либеральное «Новое время»963). Что же касается Григория Александровского, то он, человек совершенно не газетный, увлечен был на эту дорогу своим братом и был лишь его орудием. Не помню, было ли мне ясно уже тогда, но, во всяком случае, должно было быть ясным, что такое межеумочное мое положение à la longue964 невозможно. Если же я его тем не менее взял, то объяснялось это крайним нежеланием возбуждать какие-либо вопросы из‐за моей личности в кружке, с которым я чувствовал себя солидарным, в особенности тотчас после того, как принципиальный вопрос обсужден и решен. Вел иностранный отдел я всего 5 или 6 дней.
Прошло несколько дней, наступило воскресенье, и в «[Киевских] Откликах» появился воскресный фельетон. Подпись была другая965, но фельетон начинался приблизительно такими словами:
— Уж на что редкостная птица Феникс. В 500 лет раз возрождается она из пепла. Кажется, я был гарантирован от появления другого Феникса. И вдруг оказалось, что в местном «Листке» (не помню, в Харькове или в другом городе. — В. В.) тоже имеется свой Феникс, который выразил претензию на появление из пепла до истечения законного срока после его смерти. Что ж делать, приходится переменить псевдоним.
И затем весь фельетон был написан в том же тоне разухабистой и бездарной пошлости966.
Такая наглая ложь со стороны Григория Александровского возмутила всех, и ему пришлось выслушать немало горьких слов, в особенности от меня и Лучицкого, с которым мы были в этом случае, как и вообще в деле «Киевских откликов», почти совершенно солидарны, хотя уже с самого моего переселения в Киев, а затем со времени диспута Тарле наши отношения были весьма холодные. Однако и на этот раз Василенко занял наиболее примирительную позицию и возражал против поддерживавшегося мною и Лучицким предложения немедленного ухода. После долгих споров кончилось ничем, решение об уходе постановлено не было.
Но долго так продолжаться не могло. Газета нам всем, не исключая и Василенко, не нравилась. Дело было в самом конце 1903 г.; на Дальнем Востоке назревала гроза, и в конце января 1904 г. она грянула967. И «Киевские отклики» заняли позицию гораздо более националистическую и шовинистическую, чем «Киевлянин». Последний высказывался, хотя и сдержанно, против агрессивной политики правительства, а когда война началась, хотя чуть не до Цусимы968 повторял: «Мы так же мало сомневаемся в окончательной победе России, как в том, что завтра взойдет солнце», но в общем писал сдержанно и в барабаны не бил. Напротив, «Киевские отклики» с высокомерием говорили о японцах, а известия, иногда оказывавшиеся выдуманными, о мелких стычках преподносили под напечатанными крупнейшим шрифтом заголовками: «Наша блестящая победа», — и это тогда, когда ничего, кроме поражений, не было. Александровский по обыкновению старался свалить ответственность либо на метранпажа, либо на кого-либо другого.
Наконец, к середине февраля вся наша компания постановила уйти из газеты, но, под давлением Василенко, без скандала: то есть решено не требовать напечатания коллективного заявления об уходе, а удовольствоваться снятием наших имен из объявлений, как печатаемых в газете, так и расклеенных в разных местах города и за городом — на вокзалах и в других местах969. Первое было исполнено немедленно; последнее исполнено только частично, и еще долго спустя многие из нас встречали в разных местах афиши о «Киевских откликах» с нашими именами970. Григорий Александровский по обыкновению взваливал ответственность на какого-то конторщика, которому он будто бы поручил это дело971.
Александровские остались на всей своей воле и могли вести газету без всякого контроля с нашей стороны. Если сначала подписка пошла хорошо, то газета явно не удовлетворила публику и успеха не имела. Слухи о неладах в ней распространились, а когда наша группа ушла972, то конкурирующие газеты — «Киевлянин» и «Киевская газета» — поспешили оповестить об этом. Само собою разумеется, все это отозвалось на тираже газеты, а так как ее основной капитал был более чем скромен, то уже в марте месяце Александровские поняли, что им не миновать краха. Они решили продать свое детище и обратились к нашей группе.
Шла война, и несчастный ход ее вполне уже определился; общественное настроение нарастало, и многие уже говорили о близости каких-то очень серьезных событий, может быть революции. В связи с этим у членов нашей группы росло желание иметь свой орган; у всех были планы газетных статей, для которых хотелось иметь помещение; Василенко же и Ратнер прямо выражали готовность отдаться газетной работе. Словом, газетный зуд усиливался, и предложение Александровских пало на очень благоприятную почву. Купить газету! Но сколько понадобится денег? Мы решили, что каждый из членов нашей группы внесет по 1000 рублей. Составилось 10 000 рублей. Мы составляли смету, причем все ее статьи обрезывая сверх всякой меры, рассчитывали на хорошую подписку (хотя весенние и летние месяцы не были для нее благоприятны), и все-таки выходило маловато. Но В. А. Александровский и М. Б. Ратнер, имевшие связи с финансовыми кругами, обещали получение как кредитов, так и займов.
Лучше других знакомый с газетным делом, хорошо зная, какие непредвидимые расходы неизбежны в газетном деле (особенно если газета под предварительной цензурой), я яснее других понимал, что начинать с десятью тысячами дело, особенно уже частично испорченное, было крайне рискованно. Но вместе с тем у меня газетный зуд был еще сильнее, чем у других. Свои сомнения я не скрывал, признавая риск очень значительным, но вместе с тем указывал на нарастание политических событий и общественного настроения и говорил, что оно
