Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Открыв глаза, я увидел над собой встревоженные глаза Кейт. Голова моя покоилась на ее коленях. Леди Парр обмахивала меня моей же шляпой. Так… значит, Кейт увидела мою лысину! О, какой позор!

— Солнце жарит слишком сильно, у меня закружилась голова, — пробормотал я.

Какое унижение, смертельное унижение! Мне стало еще хуже оттого, что моя невеста видит меня без всяких прикрас. Теперь я не смогу жениться на ней. Зачем нужна супруга, которая свысока смотрит на слабости мужа, считая себя лучше его? Я беспомощно лежал перед ней, раскинув руки и ноги в стороны, как распластанная лягушка.

Мне удалось сесть, я отобрал у леди Латимер шляпу и нахлобучил ее на макушку. Я должен уйти отсюда, уйти от нее, от такой постыдной близости. Я стиснул зубы и поднялся, оттолкнув заботливо протянутую руку. Мадам просто смеется надо мной!

— Вы такой же, как Эдуард, — совершенно спокойно сказала она. — Он тоже легко перегревается на солнце. Должно быть, это присуще всем Тюдорам, и по той же причине не любит бывать на солнце леди Елизавета. Хотя, насколько я знаю, она гордится своей белой кожей.

Я испытал облегчение. Моя гордость спасена. Но нет, это невозможно…

— Кейт, — забормотал я, — вы увидели то, что я хотел скрыть от вас. Я уже не тот, каким был раньше. По правде говоря, прежде солнце никогда не вызывало у меня дурноты. Нога у меня иногда воспаляется, отказываясь служить в полную силу. С недавних пор у меня трудности с мочевым пузырем… Жуткие головные боли ослабляют и изнуряют меня… Мне порой являются фантомы, которые говорят со мной, прячутся по углам, с воплями убегают по коридорам. Увы, перед вами старый и больной человек.

Ну вот я во всем и признался. Теперь я могу отпустить ее, отказаться от нашей помолвки. Кейт, я уверен, никому не расскажет о случившемся сегодня.

— Ну и что же, — заявила она, явно не собираясь ни в чем оправдываться. — Я дала согласие на наш брак, ваша милость, вполне понимая ваше положение.

— То есть из жалости?

Больше всего на свете я ненавидел, когда меня жалели. Жалость унижала меня и казалась высшим оскорблением. Тот, кто жалеет другого, всегда смотрит на него с превосходством. Сочувствие спускается с высот, разделяя участь страдальца, но жалость сродни презрению. Она бессмысленна и бездеятельна, она оказывает мерзкое и пагубное влияние. Нет, я не потерплю ее. Я готов выцарапать глаза и плюнуть в лицо всякому, кто посмотрит на меня с жалостью.

— Нет, ваша милость.

Ложь!

— Почему же тогда?

— Потому… потому что я испытываю к вам искреннюю привязанность, — сказала она, — нежные и дружеские чувства… Телесные недостатки для настоящей дружбы не имеют значения. Только Эрота волнуют плотские удовольствия; хотя даже эротическая любовь стремится к обладанию и душой, и телом. Лишь вожделение порождается физическими прелестями.

— Разве можно из привязанности выходить замуж? — проворчал я.

Я всегда считал привязанность просто слабостью, разбавленной разновидностью чувственной любви или дружбы, а не полноправным чувством.

— У греков есть особое слово «storge», — улыбнулась Кейт, — так они называют своеобразный родственный вид любви в ее подлинном значении. Она подразумевает безмятежное сердечное спокойствие, радость от совместного бытия. Это самый смиренный вид любви, он не претендует на проявления пылких страстей. И благодаря ему наша жизнь обретает надежное и долговечное счастье. Разве это не достойная причина для брака?

Ее быстрые и четкие ответы удивили меня. Очевидно, она раньше задумывалась об этом.

— И вы действительно испытываете ко мне сердечную привязанность, Кейт?

— Давно. Иначе я не захотела бы… не смогла бы… стать вашей женой.

— А если бы я приказал вам, милая Кейт?

— Сердцу не прикажешь, — с улыбкой ответила она.

Меня затопила огромная нежность к ней. Я был на вершине блаженства.

Мы закончили собирать землянику, весело болтая о философских различиях между storge, amicitia, eros и caritas, — и счастливые вернулись в Вулф-холл к обеду. С тех пор я и Кейт стали считать себя супружеской парой. Вернее, мы прониклись той взаимной привязанностью, каковую должны испытывать друг к другу супруги. Именно ее плачевно не хватало в моих предыдущих союзах. За исключением, разумеется, моего брака с Джейн. Всегда за исключением Джейн…

LVIII

Моим курьерам больше не приходилось ездить длинными окольными путями, и одно это уже показывало, что положение, по крайней мере на юге Англии, изменилось к лучшему. Ко дню летнего солнцестояния число жертв чумы в Лондоне резко пошло на убыль, и обыватели приписали сие чудо магии самого длинного дня в году. Ученые и медики объясняли это таинственным воздействием солнечных лучей на болезнь. Так или иначе, чума ослабила хватку, и город вновь вздохнул свободно.

Через две недели в столице фактически прекратился мор. Но для надежности нам следовало переждать еще пару недель. А потом мы вернемся в Лондон, к привычной жизни.

Депеши от разъехавшихся тайных советников подтверждали, что они непрестанно думают о работе и им не терпится вновь приступить к своим обязанностям. Епископу Гардинеру и Одли надоело копаться в садах Суффолка; их мало радовали цветущие розы. Райотесли и Кранмер, прозябавшие в окрестностях Колчестера, от скуки заинтересовались местной историей и составили буклет о крестинах по всем близлежащим церковным приходам (ради чего целыми днями корпели над приходскими книгами). Этот труд поначалу увлек их, и они решили найти правдоподобное объяснение частоты рождаемости и выбора имен для младенцев в разных семьях. Но вскоре сие занятие им наскучило, вероятно, советникам попросту не хватало воображения и они не знали, на что убить время.

Питри в Хантингтоншире принялся изучать местный кружевной промысел. Изделия там отличались большим разнообразием узоров, и мастерицы заявляли, что, дескать, обучила их этому искусству «добрая королева Екатерина». Чепуха, разумеется, но так создаются легенды. Екатерина никогда не выходила в народ и не показывала простолюдинкам, как плести кружева. Она понятия не имела, как они делаются. А то, что Испания славится своими кружевами, ничего не значит. Я ведь не умею стричь овец, несмотря на то что мы славно торгуем английской шерстью. Между тем Питри пришел к выводу, что изготавливаемые в Кембриджшире и Хантингтоншире кружева могут стать прибыльным промыслом не только в Англии, но и за ее пределами.

Генри Говард бездельничал в родовом имении Норфолка и развлекался составлением преобразовательных планов собственных обширных владений в бывшем нориджском приорате Святого Леонарда, так называемом Маунт-Суррее. Его усовершенствования включали разнообразные итальянские новшества, благодаря которым монастырь превратился в подобие средиземноморской виллы, окутанной влажными туманами Восточной Англии. Время от времени Генри самолично руководил каменщиками, стекольщиками, ваятелями и художниками, трудившимися над дворцовым строительством, а в перерывах сочинял стихи и изучал геральдику. Ничем себя особо не обременяя, он погрузился в мир грез и чувствовал себя превосходно вдали от столицы.

Энтони Денни и Джон Дадли отправились еще дальше на запад, один в Девон, другой в Падстоу, на границу Корнуолла, и составили увлекательные описания тамошних мест. Особенно интересно вышло у Дадли. По его словам, крошечные смуглые корнуолльцы обитали в малюсеньких домах с соразмерными дверными проемами и скамейками, и человек обычного роста мог по неосторожности набить шишку на голове, ударившись о дверную притолоку. На южном побережье, сообщал наш хронист, обосновались грабители потерпевших кораблекрушение судов. Эти пираты с помощью фальшивых маяков заманивали торговые корабли на скалы, а потом разворовывали трюмы. Вынужденный отпуск Джон провел в тревоге, опасаясь, что его могут заколоть во сне. Он писал: «Жду не дождусь возвращения в предательский мир цивилизованных людей».

Его желание осуществилось в середине июля, когда мы все воссоединились в Лондоне и собрались в Вестминстерском дворце, чтобы оценить последствия предательски подкравшейся чумы.

Как приятно вновь взяться за труды праведные и видеть готовность подданных помогать своему королю! Моих советников пощадила смерть. Но и Лондон, столь сильно пострадавший, выглядел оживленным. Особых разрушений не было. Проезжая по столице, мы не заметили, чтоб население изрядно поредело. Оставшись без руководства и опеки, уцелевшие лондонцы приводили в порядок улицы и переулки, получившие повышение чиновники, похоже, вполне сносно справлялись с обязанностями. На чумных курганах шелестела трава, и это отчего-то не только успокоило, но и расстроило меня. Как быстро могилы зарастают свежей зеленью… М-да, такова жизнь!