Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Так тихо и благостно проводили мы время. Я поначалу не осознавал, насколько целительна для меня такая жизнь. Но обратил внимание, что ходьба по лесам и лугам теперь доставляет мне удовольствие. Больные ревматические ноги стали кое-как гнуться и больше не ныли. По-правде говоря, они с трудом носили мое отяжелевшее тело (вес его, увы, не убавился) и порой бунтовали в самые неподходящие моменты, но в целом здоровье мое заметно улучшилось.

Поздним вечером, если было желание, мы заходили друг к другу в гости. Но и уединение никому не возбранялось. Живя сегодняшним днем и не загадывая на будущее, мы отменили все правила придворного этикета. Впервые я чувствовал себя свободным от них.

Каждый вечер Эдуард рассказывал мне о своих успехах, сделанных за день. Я внимательно выслушивал сына. Бывало, леди Кейт подсказывала ему что-то, но не всегда. Они легко достигли взаимопонимания, и в ее присутствии Эдуард вел себя спокойно и самоуверенно (что редко случалось при моем появлении).

За двумя полями, разделенными заброшенной пасекой, высился огромный амбар, где покойный сэр Джон устроил пир в честь нашего с Джейн обручения. Четырнадцать закатов озарили его кровлю, прежде чем я осмелился пойти туда. Да, мне было страшно. Я боялся воспоминаний о тех безмятежных днях, не хотел пробуждать образ утраченного счастья… однако раз уж я здесь, надо собраться с силами и добрести до амбара. Стыдно быть малодушным. К тому же отказ от памяти Джейн — чистое святотатство.

И вот, после одного веселого ужина, на который подали рыбу, пойманную Эдуардом в ручье за заливными лугами, перед поздней вечерней я отправился в поход. Я посмотрю на это исполинское сооружение и примирюсь с тем, что оно стоит на своем месте, а былое блаженство давно поглотила могила.

Я с трудом ковылял по узкой дорожке. Ходил я теперь со скоростью улитки — уж очень был грузен. Похоже, резвым мне не стать никогда… Солнце спешило на отдых. Длинные косые лучи озаряли все вокруг, их мягкий свет ласкал поля, золотил колосья и амбарную крышу.

Наш обручальный пир тоже проходил в цветущую пору года. Тогда в долгих сумерках вдоль всей дорожки до самого амбара горели факелы… впрочем, и сам он преобразился в сказочный дворец. Грубые глинобитные стены затянули шелками, своды увили цветочными гирляндами, а внутри настелили дощатый дубовый пол и установили длинные столы, накрыв их в честь праздника скатертями и уставив золотой и серебряной посудой.

Нынче вечером, заглянув в амбар, я увидел, каков он в будни: скудно освещался земляной пол, а воздух пропитался запахами сена и животных. Магия исчезла, она осталась в прошлом вместе с волшебным дворцом и его обитателями.

Я присел на узкую скамью и привалился к стене. Прогулка утомила меня. Нижняя одежда промокла от пота. На что я надеялся, стремясь сюда? Хотел убедиться, что прекрасные мгновения миновали? Успокоить одолевавших меня призраков? Или приобщиться к некоему таинству?

Как бы то ни было, действительность перечеркнула все надежды. Я увидел лишь старый амбар, завеса времени отделяла меня от праздника, который я пытался возродить. Никто не смог бы перемахнуть через барьер времени даже с помощью воображаемого шеста. На страстное желание вернуться в прошлое нельзя опереться.

Я такой, какой есть. Живу на белом свете. Печальные и унизительные рассуждения о себе самом, как ни странно, даровали мне свободу. Я принимал себя настоящего. Сейчас, в этот момент. Но во мне живет еще и бывший молодой, и будущий старый Генрих…

Внезапно мои размышления прервала чья-то веселая беседа. Кто посмел нарушить мое священное уединение, тайный обряд поклонения моим богам?

— А вот знаменитый амбар Вулф-холла, — произнес звонкий голос Кейт. — Его построили… — Паузу заполнил шелест страниц. — В тысяча четыреста пятьдесят втором году по приказу прадедушки вашей матушки. Здесь проходил ее обручальный пир.

— В амбаре? — раздался голос Эдуарда, удивленный и плаксиво-пренебрежительный.

— Да. Тут может разместиться множество гостей. Смотрите, какой это замечательный амбар.

Она вышла на середину и развела руками.

— Как удачно, что его построили таким огромным!

— Амбар, — повторил мальчик.

— Волшебный амбар, — громко сказал я, выступая вперед.

Некрасиво было бы подслушивать дальше!

Они оба побледнели, их явно не порадовало мое неожиданное появление.

— Я забрел сюда, чтобы оживить воспоминания об обручальном пиршестве с моей дорогой женой, — пояснил я. — И нет ничего постыдного в том, Эдуард, что мы отпраздновали нашу помолвку в амбаре.

Я взглянул на леди Парр. Мне не хотелось показывать, как я тронут. Умница Кейт привела сюда мальчика, чтобы рассказать ему о матери…

— Очень любезно с вашей стороны, что помимо истории Древнего Рима вы знакомите принца с семейной хроникой, — сказал я.

Она лишь молча склонила голову.

— Да, Эдуард, именно здесь мы с твоей матушкой отметили наше обручение. Тогда стояла чудная майская ночь, и все местные дворяне и помещики прибыли, чтобы поздравить ее, — сообщил я.

На лице его не отразилось никакой заинтересованности. «Вот оно, наше настоящее, — мысленно отметил я, — в равнодушии наших детей». Повествование о любви родителей ничуть не тронуло Эдуарда. Старый амбар оставался для него старым амбаром, лишенным магии, которая соединяет чудесное прошлое с настоящим.

— Жаль, я не успел с ней познакомиться, — наконец вымолвил он.

«Теперь только благодаря портретам Гольбейна вы можете узнать друг друга», — подумал я.

Убежав в дальний конец амбара, Эдуард залез на стожок недавно скошенного сена. Внезапно, сам не зная почему, я почувствовал себя старым и больным. Нам проповедуют, что «в страданиях наших Христос говорит с нами». Но о чем Он говорит? Я ничего не слышал. В эту пору жизни уже следовало подводить итоги, но я не мог. Во многих отношениях я казался себе незрелым человеком. В изношенном хвором теле все еще жил несведущий юнец.

Пока Эдуард прыгал на сене, Кейт стояла рядом со мной. На губах ее блуждала улыбка.

— Пусть пока по-детски, но ваш сын почитает и любит свою мать, — заметила она. — По-моему, для него очень важен приезд сюда, в родовое гнездо Сеймуров. Он должен знать, что в его жилах смешалась кровь Тюдоров и Сеймуров.

— На таких древних фамилиях зиждется величие Англии. Сеймуры, Денни, Парры — все они составляют настоящее могущество страны, — сказал я и взглянул на нее. — Да, Парры славно послужили короне, и, говоря о настоящих англичанах, я имею в виду также и ваш род. Без Парров наша родина не выстоит под натиском врагов.

Кейт хотела было возразить, но почему-то передумала.

— Да, — молвила она, — мы гордимся английским происхождением.

О чистокровных англичанах любила рассуждать Елизавета. Она с торжеством заявляла о своей беспримесной родословной. Надо будет послать ей письмо. Вероятно, в Натфилде тоже безопасно, но, право, девочке лучше перебраться к нам сюда. Мне не хотелось потерять ее. Нет… Ведь я любил дерзкую маленькую мятежницу…

Мысли мои разбегались, но я постарался сосредоточиться. Кейт молча ждала.

— Слава Англии основана на родовой гордости, — заключил я.

Прогулка лишила меня сил. Я мечтал добраться до кровати. Обратная дорога представлялась ужасно дальней. Хорошо бы сейчас сесть в паланкин. Но в то же время меня ужасало то, что придется остаться в пустых покоях. Вот если бы у меня появилась родственная душа…

Мы с Уиллом часто болтали.

Да, но… Уилл был мужчиной.

«Мне очень не хватает понимающей и внимательной жены… — Невольное признание так потрясло меня, что я ошеломленно тряхнул головой. — Жены?..»

О супружестве не может быть и речи, напомнил я себе.

А если… у меня появится просто спутница? Подруга жизни. А вовсе не жена в традиционном, привычном смысле.

Монашеский, платонический брак?

Да, почему бы и нет? Король может позволить себе все, что угодно.

Близкая подруга всегда составит мне компанию, почитает перед сном, а в моменты мучительных приступов отвлечет разговорами.

Но где же найти поистине добродетельную даму? Ее не прельстят никакие драгоценности.

Драгоценности?.. Я бросил взгляд на руку Кейт Парр. Да, она носила рубиновое кольцо, что я подарил ей после того скандального Валентинова дня.

— Кейт, — сказал я. — Хотите стать моей женой?

Она повернулась ко мне, на лице ее застыло непроницаемое выражение. Потом ее губы изогнулись и дрогнули.

— Ваша милость, — после долгой паузы произнесла она, — может быть, лучше… вашей любовницей?

— Любовницей? — презрительно воскликнул я.

Я совершенно не нуждался в плотских утехах, мне не хватало лишь духовной близости. Мысль о женских прелестях вызывала у меня отвращение. Развратные липкие объятия? Ни за что на свете.